Рассорившись с Совкино, Кулешов переходит на «Межрабпомфильм». По его словам, ему согласились дать там работу «только на двух условиях: 1. Не снимать Хохлову („некрасивая и худая“). 2. Снимать „коммерческие фильмы“». Насчет первого требования тут все понятно. Что касается второго, то мне кажется, оно не могло формулироваться Алейниковым столь откровенно и прямолинейно. Скорее, речь шла о том, чтобы Кулешов прекратил ставить чисто экспериментальные картины и делал бы фильмы, которые бы имели зрительский успех. Требование для акционерной фирмы достаточно резонное. Чего другого мог ожидать Кулешов, вступая в контакты с Алейниковым? Вопрос состоял в другом: как, каким образом создавать «зрительский» фильм?
Кулешов, впрочем, предпринимает попытку установить свои правила игры. Он предлагает сценарий «Клеопатра», написанный О. Бриком специально для А. Хохловой. Предложение отвергается. Что представляла собой эта работа Брика — неизвестно. Кулешову вручают сценарий присяжных авторов студии Б. Гусмана и А. Мариенгофа, по которому он и ставит фильм «Веселая канарейка», вышедший на экран в начале 1929 года. В аннотированном каталоге «Советских художественных фильмов» о фильме сказано: «О борьбе подпольной большевистской организации на Украине в годы гражданской войны. В занятом интервентами городе подпольный комитет большевиков поручает коммунистам Брянскому и Луговцу следить за деятельностью вражеской контрразведки. С этой целью Брянский знакомится с актрисой Брио из кафе „Веселая канарейка“, в которую влюблены начальник контрразведки и его личный адъютант. Во время происходящей в кафе проверки документов Луговца арестовывают. Ему грозит расстрел. Брянский решает спасти товарища. На благотворительном вечере он приобретает с аукциона право на любовь Брио и уступает его адъютанту начальника контрразведки в обмен на военную форму. Под видом адъютанта подпольщик проникает в тюрьму и, организовав мнимый расстрел, спасает товарища от гибели».
Из этой аннотации видно, что создатели фильма хотели совместить в нем занимательность интриги с серьезностью тематики. Замысел вроде бы благородный, хотя реализация его, о чем свидетельствует и современная практика, дело всегда трудное и деликатное. Однако в действительности авторов сценария мало волновала сама «борьба подпольной большевистской организации», о коей они имели весьма смутное представление. Для них главным был придуманный авантюрный сюжет, который расплетался на фоне революционных событий. С таким же, если не с большим успехом он мог расплетаться на любом ином фоне. И это, конечно, сразу понял Кулешов, едва он познакомился со сценарием. Но пятиться назад он уже не мог и не хотел.
Центральное место и в сценарии и в фильме отдано эпизодам с актрисой кабаре Брио. Эту роль — легкомысленной дивы, потом, однако, проникающейся симпатией к большевикам, — исполняла Галина Кравченко, одна из самых красивых актрис 20-х годов. Кулешов знал ее по ГТК. Кравченко очень эффектно смотрится на экране. Она смело и непринужденно выполняла сложные трюковые сцены, точно следуя всем требованиям, предъявляемым к ней режиссером. Кравченко оставила интересные наблюдения о том, как вел себя Кулешов на съемочной площадке. «Лев Владимирович был на съемках требователен и непреклонен. Он, как известно, никогда особенно покладистым характером не отличался, а во время работы превращался в подлинного диктатора. Впрочем, это не мешало друзьям глубоко уважать его и нежно любить, а актерам сниматься в его фильмах. Трудности его характера искупались с лихвой его знаниями, которыми он щедро делился с окружающими... Мне думается, что Кулешов знал возможности своих актеров лучше, нежели они знали сами себя. Он был требователен и суров потому, что верил в актера. И должна сказать, что в его отношении к актерам не было и тени пренебрежения, свойственного некоторым режиссерам».
В фильме занято немало хороших актеров: С. Комаров, А. Файт, А. Войцик, М. Доронин, В. Пудовкин... Кулешов тщательно и детально готовил и ставил каждую сцепу, он органически не мог работать плохо, халтурно. Но ничем нельзя было преодолеть удручающей банальности и фальши исходного драматургического материала. В итоге самые ударные эпизоды: в кафе, когда Брио-Кравченко виртуозно танцует на провисающей проволоке, или она же в ванне, или пышно разыгранный аукцион за «право на любовь» — выглядели, сколь бы технично они ни исполнялись, откровенными цитатами из других картин, отечественных и зарубежных, причем картин невысокого художественного качества и сомнительного вкуса. Нечего и говорить, что все это было совершенно чужеродно кулешовской стилистике.
Фильм подвергся сокрушительному разгрому критики, хотя и имел кассовый успех. Худшей прессы, констатировал Кулешов, не было ни у одной его картины. «Веселая канарейка» и ее постановщик стали притчей во языцех. «Меня считали формалистом, пошляком и чуть ли не контрреволюционером». Разумеется, никакой контрреволюции в фильме не содержалось. Вместе с тем трудно и отвести от него обвинение в известной дискредитации идеологически важной темы. Подпольщики-коммунисты показывались на экране в духе несколько опереточном. Надо сказать, что «Веселая канарейка» отнюдь не являла собой чего-то из ряда вон выходящего из кинопродукции тех лет. Такого типа развлекательных картин ставилось немало. Но — тут придется переиначить древнюю пословицу — простительное обычному смертному непростительно Юпитеру. Кулешову не прощали измену самому себе. Еще совсем недавно он метал громы и молнии в ремесленников и консерваторов от кинематографа, схватывался с ними не на жизнь, а на смерть. Теперь, выходило, он к ним примкнул. Впрочем, тот исконно враждебный Кулешову лагерь все равно не считал его «своим». Но и новаторы, революционно настроенные художники, не могли защищать «Веселую канарейку». Так сложилась действительно трагическая ситуация, поставившая Кулешова на грань моральной катастрофы.
...Еще раз я возвращаюсь мысленно к предыстории «Веселой канарейки». Почему Кулешов пошел на ее постановку? Этот вопрос важен не только для понимания его личной судьбы, но и психологии творческой личности вообще. Перечитываю его воспоминания. Алейников «убедил меня сделаться „коммерческим режиссером“. Мне было уже все равно, и я согласился, как соглашается девушка, доведенная до отчаяния, выйти замуж за нелюбимого богача. Пускай историки так и рассматривают этот мой период творческой жизни — я не прошу о снисхождении. Был нэп. Союз киноработников меня не поддержал, жить было не на что. Во времена нэпа работу по специальности было найти очень трудно. Биржа труда была тогда переполнена, а бросить кинематограф я не собирался... В отчаянном исступлении, с пустым сердцем снял я этот фильм... Я перестал нуждаться».
Нельзя усомниться в искренности этих горьких строк, но, пожалуй, они не дают исчерпывающего ответа на поставленный вопрос.
Громов Е. Лев Владимирович Кулешов. М.: Искусство, 1984.