Жеймо пришла из цирка. Там, казалось бы, не переживают, там работают.
Жеймо не переживала, она жила.
Это чудовищно расходилось с теорией и практикой «раннего» ФЭКСа. Самое удивительное, что не Жеймо приняла эти теории, а мы, ФЭКСы, как обидно, по-собачьи (а впрочем, ничуть не обидно, что по-собачьи), обзывали нас, пришли, во всяком случае, в основном, к этому самому переживанию, точнее — к жизни. Конечно, со своими поправками. ‹…›
Был в нашей «Шинели» эпизод, который я, один из постановщиков, уразуметь не могу — впрочем, в этом фильме за отсутствием времени все рождалось вдруг и не всегда плохо. Гоголевский портной Петрович, помимо воли Гоголя и автора экранизации Юрия Николаевича Тынянова, приобрел бог его знает кого: жену — не жену, подмастерье — не подмастерье. Сам Петрович, которого, на мой взгляд, прекрасно изображал актер Лепко, был разителен, но вполне объясним: мрачный, косолапый, нарочито пугающий Башмачкина. Но при нем состоял (иначе не выразиться) совсем удивительный персонаж. Этакое молоденькое существо, почему-то в кучерском цилиндре, в огромной, не по росту, теплой кофте, с раз навсегда застывшим надменным выражением лица. Но что значит «застывшим»! Был там кадр, в котором Петрович, не теряя мрачности, вместе со своим — подручным, подручной? — стремглав обегает улицу, чтобы еще раз поглядеть на Акакия Акакиевича в новой шинели. Не было и тени восторга на лицах этой странной пары, но восторг овладевает мною при воспоминании об этом кадре (да простится мне самореклама): до чего же явственно говорил этот кадр, актеры, о гордости за сделанную работу — пожалуй, одно из лучших чувств в мире! Нет сомнения — эксцентрический, невозможный в жизни персонаж. Но почему же невозможный? В то самое время, когда ставилась «Шинель», существовала в Ленинграде, преподавала в вузе совершенно примечательная по внешности женщина со странным именем Роза Рисски. Невозможно было без улыбки глядеть на нее, низкорослую, массивную, с огромной копной волос, торчащих кверху, шагающую и зимой и летом без шляпы, без пальто. И поди ж ты! Никто не улыбался: привыкли.
Мне уже далеко не двадцать лет, не провозглашаю я всеми охаянный эксцентризм «единственным и незаменимым», — послушно твержу за прочими, что был он категорически чужд реализму, а червячок сомнения больше шести десятков лет грызет меня: «А что, если не чужд? Ну, в каком-то лилипутском измерении, и все же не чужд?»
Шесть лет провела Жеймо с нами и ни разу не попрекнула нас, почему не снимается в настоящих ролях. И это не было, так сказать, жертвенностью. В школе, которую прошла с раннего детства Жеймо, нет разделения на большие и малые роли. Все надо делать в полную силу, с гордостью за свою работу.
Трауберг Л. Янина Жеймо // Трауберг Л. Восемь и один групповой портрет. М.: ВБПК, 1985.