Из бесед с директором Ленинградкино: «Ленинград переходит к более активной и организованной работе, к выпуску фильмов, которые удовлетворили бы запросам и вкусам зрителя. И в этом отношении уже проделана определенная работа. Закончена „Шинель“. Фильм, проработанный в короткий срок, является серьезной и интересной постановкой».
Поблагодарим Ленинградкино за заботы о вкусах зрителя, удивимся короткому сроку работ над «Шинелью», но считать серьезной и интересной постановкой «Шинель» едва ли кто будет. И едва ли кто одобрит еще один неудавшийся эксперимент. Во имя какой социальной полезности, во имя каких художественных достижений понадобилось создавать «кино-повесть в манере Гоголя»? Зачем, сомнительного опыта ради, соединено несоединимое: «Невский проспект» и «Шинель»? Зачем бродящий художник Пискарев превращен в молодого Башмачкина? Что эта за «манера Гоголя», если нет ни Гоголя, нет и ничего, на него похожего?
Опыты инсценировки литературных произведений на экране, за редкими исключениями, терпели жесточайшие неудачи. Повторять эти неудачи в «Шинели» — дело слишком дорогое и никому не нужное. Надо иметь слишком мало понятия о сущности кино-искусства, чтобы сумбурный компот из отрывков гоголевских произведений перелагать на язык экрана. Надо обладать слишком ничтожным культурным багажем, чтобы «манеру Гоголя» видеть в жалкой костюмности, в нелепом гриме («Петрович»), в замедленном до зевоты темпе. Неужели «манера Гоголя» — в жалких символических параллелях, вроде гаснущей свечи фонаря в момент смерти Акакия Акакиевича, в дешевой игре прожекторами при ночной съемке? Неужели в «манере Гоголя» — снимать без толку крупным планом цыганскую певицу Ант. Еремееву, а главную роль — отдать начинающему актеру, явно не знающему, куда себя девать, выполняя нелепые указания мудрствующей режиссуры? Что же прибавилось в «улучшении качества выпускаемых фильмов»? — Картина с непонятным сценарием, беспомощными актерскими силами, жалкой режиссурой.
Будет ли конец подобным опытам — неизвестно. Ясно лишь одно: для сомнительных экспериментов есть студии и мастерские; балаганным бахвальством, разудалым наскоком и трескучей шумихой советского кино-производства мы не подымем.
Мазинг Б. Шинель // Рабочий и театр. 1926. № 19.
«Шинель» оставляет двойственное впечатление. Хорошая работа сценариста, режиссеров и оператора не спасает картину в целом. Она скучна.
Сценарист использовал для первых частей картины помимо «Шинели» другую повесть Гоголя — «Невский проспект». Это значительно оживило сценарий.
Режиссерская работа весьма тщательна, — нет ни одной непродуманной, на «авось» сделанной сцены. Ни одна мелочь, ни одна деталь не выпадает из общего «стиля» постановки. Большую изобретательность проявили режиссеры в передаче того налета фантастики, которой окутан Гоголевский Петербург.
Работа оператора заслуживает всяческой похвалы.
И несмотря на все это — картина скучна. В ней нет того, что могло бы задеть, взволновать, рассмешить современного зрителя.
Не вызывает сострадания несчастный чиновник Башмачин, не смешит старательно комикующая помощница портного.
В картине нет социальной устремленности, а потому мастерство постановщиков оставляет зрителя холодным, превращает картину в музейную безделушку.
Жаль, что талантливые молодые режиссеры тратят свои силы на обработку таких оторванных от современности тем.
Шинель // Советское кино. 1926. № 3.
Успех москвичей с «Регистратором», видимо, изрядно насолил конкурирующим кинопроизводственникам. Этим, вероятно, и об’ясняются несколько неожиданные экскурсии их в область русской классической литературы. Ибо чего, думается, искать современному зрителю в гоголевских типах 30-х годов прошлого столетия? «Созвучности» нашей эпохе? Социальной ценности? Едва ли! Разве что — быта. Показать бытие тогдашнего чиновничьего мирка — бесправную униженность «незначительных» и чванливую гордость «значительных» лиц — подать это в разрезе современного понимания, заострить благодарный описательный материал Гоголя — может быть, тогда «Шинель» и приобрела бы экранную ценность. Что же мы видим в настоящей «кино-повести в манере Гоголя»? Ничего, что оправдывало бы эту постановку, слишком уж фривольно заигрывающую с самим Гоголем. Чего больше в сценарии: Гоголя или Тынянова? Несомненно последнего, вернее — искромсанного последним первоисточника. Налицо какой-то конгломерат из гоголевских мотивов — «Шинели», «Невского проспекта», «Повести о том, как поссорился Ив. Ив. с Ив. Ник.» — и вольной тыняновской изобретательности. Тынянов обезличил Акакия Акакиевича, убил его, как тип. Вместо «вечного титулярного советника», забитого, недалекого, для которого «вне переписывания ничего не существовало», о котором «мало сказать: он служил ревностно; нет, он служил с любовью» — перед нами разбитной малый в ухарски накинутой шинели, приволакивающийся за девицами, мечтательный и даже совершающий уголовное преступление по службе... Внезапное превращение его в Ак. Ак-ча с лысиной и в протертом вицмундире — не убедительно, не совсем обосновано и вовсе не выдержано даже «в манере Гоголя». Быта же, как такового, и вовсе нет. Полуанекдотический эпизод с шинелью следовало бы использовать, как канву для бытового показа. Здесь же анекдот сам себе довлеет. Установка в первую голову на него, остальное же — частью привходящее (для фона), частью просто увеличивающее количество фабульных положений достаточно скудной в этом отношении «Шинели» (оригинала). Далее — ФЕКС’ы и не собирались подходить к ленте, как к бытовой постановке. Нет жизненной правдивости, даже простой понятности для немудрствующего лукаво зрителя. Обилие нарочитой условности, вычурности и чуть ли не... экспрессионизма (это в обиходе Акакия Акакиевича-то!). Слишком уж много «игры вещами» — чайниками, песочными часами, папками дел и проч. Наверно Гоголь перевернулся бы в гробу, увидев в сколь странные переделки попали его герои и сколь странно интерпретируются его образы и положения. Наконец — о темпе: что-то исключительное по убийственной монотонности. Перед зрителем тянется нечто тягуче медлительное, ни на секунду не захватывающее, не заражающее, не волнующее... Временами положительно испытываешь ощущение: точно механик в будке заснул и лента остановилась. Это в конец убивает интерес к фильме. Актерски «Шинель» вовсе не примечательна. Игра Костричкина (Акакий Акакиевич) — от чего угодно, но только не от кино. Статичность, застывшая лицевая маска оловянных глаз и страдальчески опущенных уголков губ. Движение, ограниченное до минимума условиями типа, не выработано надлежаще четко и резко. Не найдено даже жеста, соответствующего беспрестанному «того» у литературного Акакия Акакиевича. Присутствие Антонины Еремеевой (девушка) вообще трудно об’яснимо. Оставим это на совести постановщиков. Остальные могут быть приравнены не более, как к «вещественному оформлению».
ИТОГИ: Неудачная работа ФЭКС’ов. Со стороны содержания абсолютно незначима. Постановочно — Петербург 30-х годов с точки зрения эксцентрического актера. Едва ли будет понята рабочим зрителем.
Шинель // Жизнь искусства. 1926. № 19.
Задачей делавших ленту было проиллюстрировать Гоголя, а не сделать картину на литературном материале. «Шинель» немыслима вне связи с литературным стилем Гоголя. Поэтому картины нет.
Первые три части этой киноинсценировки (иначе «Шинель» не назовешь) — мозаика из различных гоголевских вещей, связанных неплохой, но неправильной по установке фантазией сценариста. Это усложняет и так сложную вещь. Смешение планов фантастики и быта представляется путаницей. Резкая эксцентрическая трактовка путаницы не разъясняет, а, сближая оба плана, запутывает еще больше. «Шинель» сделана как эксцентрический гротеск в сгущенных экспрессионистских тонах (под немецкие «Кабинет доктора Калигари» и «Раскольникова»). И это, несмотря на очевидное мастерство, «не берет». Лента не захватывает.
Великолепно снятые кадры (памятники, съемка через веер), интересно спланированные сцены остаются кадрами и сценами. Они не делают картины.
К тому же лента недостаточно выдержана в едином стиле — сцены бани и избиения шпицрутенами выпадают из общего тона. В превосходной работе оператора Москвина недостаток — слишком однообразна трактовка света. В работе режиссеров несколько «непрожеванный» Кулешов. Но в целом «Шинель» сделана мастерски. Великолепно показаны и обыграны вещи (памятники, тросточка, шинель). Хороший типаж. Каждая маска законченна. Но эта безукоризненно грамотная лента не массова. Она базируется целиком на хорошем знании Гоголя, но не трогает. Кроме того, спорным вопросом является — нужно ли сейчас выяснять гофмановские корни Гоголя?
Блейман М. «Шинель» // Ленинградская правда. 1926. 12 июня. Из кн.: М. Блейман. О кино — свидетельские показания // М.: Искусство, 1973.