Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Кое-что сделано с искренним волнением
Леонид Трауберг о «грехах» фильма

Немало имеется охотников чернить двадцатые годы в кино.

Немало и склонных умиленно о них вспоминать. Ах, как весело было: поиски, эскапады, кульбиты, озарения... Твердо убежден: было весело. Но веселость была не райского толка.

Конечно, варварский пережиток: кулачные бои. Но часто было в них и жизненное. Резонное. Люди мерялись силой, и в этом была слабость, не так надо было меряться. Но мерялись честно. Били самозабвенно один другого до полусмерти — но не до смерти. Противника выбирали по себе, не дрались с хилым.

И не вооружались исподтишка кастетами, пятаками, камнями; замеченных в таком грехе и впрямь могли убить.

Ничего не поделаешь, в каждой заварухе можно встретить мерзавца, подлеца, бессмысленного садиста. Бывало это и в годы великих революционных потрясений. Преобразившие Англию кромвелевские солдаты смели надолго шекспировский театр. Подлецы и наживатели в революционной Франции в конце XVIII века использовали исторически оправданный эшафот, чтобы срубить головы подлинным гениям.

Но в революции доминантой были настоящие люди.

Так хочется назвать их всех, не просто перечисляя, а стараясь сделать знакомыми, близкими читателю, но не входит это в задачу книги. Как не входят и имена тех, кто с непонятным усердием бил нас спрятанной в рукавице железкой. Их было немало, страна-то большая, но людей другого плана, другой повадки было неизмеримо больше.

Разные это были люди — и коммунисты на ответственных постах, и те, кого называли без умаления «рядовой член партии», и люди, в партии не состоявшие, но шедшие за ней, с нею.

Многие из них не только в начале, а и позже не принимали нас, порой пожимали плечами («Эти фэксы! Нахалы, если не спятившие!») и все-таки не мешали, верней, помогали, снаряжали в путь, признавали в нас что-то нужное стране, времени, искусству. А некоторые просто радовались нам, нашим удачам, становились на защиту. Вряд ли думали они, что из нас будет большой толк, но если даже не знали этого, то как-то чуяли.

Поэтому мы выжили, могли работать. Как точно говорится, климат был благоприятным. Поэтому перенесли многое, иногда, казалось бы, непереносимое. В дурацкой песенке начала века некая медичка пережила все: и сама она по ночам трупы резала, и ее на экзаменах «резали», и в конце концов ночью на улице всю изрезали («руки отрезали, ноги отрезали, думала, тут ей капут!»). Каждый куплет заканчивался рефреном: «А поутру она вновь улыбалась перед своим окошком, как всегда...»

А «Союз Великого Дела» имел успех. И у руководства кино, и у публики, и у критики. Правда, в комплименте Виктора Шкловского («самая нарядная лента Союза») легко усмотреть нечто вроде снисходительной иронии. И вовсе не самый близкий к «реалистическому театру» режиссер Николай Фореггер поругал нас за то, что старину мы приукрашиваем («при Людовике XIV содержимое ночных горшков просто выливали в коридор», честное слово, не выдумываю, была в рецензии такая фраза).

Я не намерен запоздало отрекаться от фильма «С. В. Д.». Фильм как фильм, то, что называется историческая мелодрама, и кое-что сделано с искренним волнением и даже умением (особенно сцены восстания и ночи после разгрома восставших).

Тем не менее... ‹…›

Это просто непостижимо, что в «С. В. Д.» так и не появилось характеров. Тынянов совершил нечто, от чего не отказались бы Гоголь и Достоевский. Выпустил в свет лицо, фигуры, а тем более характера не имеющее: «Поручика Киже». И поди ж ты, имя это стало нарицательным, подобно Держиморде и Угрюм-Бурчееву, появился самый доподлинный, для всех явный характер.

И — что главное — сквозь этот характер, сквозь эту фигуру (а их нет!) стали видны время, строй, общество.

Ничего подобного не произошло с «С. В. Д.».

Нет, не игра актеров была наибольшей бедой. Горе в том, что даже в «Шинели» было больше желания показать образ времени. В «С. В. Д.» нам не удалось главное: поднять зрителя на постижение великого события — декабрьских восстаний 1825 года.

О, сколь многие упрекали нас за «приукрашивание», за «увлечение внешней формой», за «костюмность», за «стилизацию»! Да пусть бы было это все (хоть хвалиться тут нечего), важнее было другое. Косноязычно, плоскостно рассказали мы об исторической сути дела. Были в фильме и страстные речи главного героя («Не надо чураться простых солдат!»), и ссылки на «революцию, произведенную сотней офицеров». А правды истории, образа истории, о котором вдохновенно писали Герцен и Тютчев, о котором говорил Ленин, не было.

А все-таки фильм имел успех.

Не только у зрителей. Всеволод Пудовкин прислал нам восторженную телеграмму в шестьдесят слов о сценах метели. О той же метели писал Вишневский Дзигану.

Мы с Козинцевым в ту пору не очень огорчались по этому поводу. Как говорил кто-то и где-то: «Горькие тернии успеха предпочитаю сладким лаврам неуспеха». Но грехи своего фильма знали. (Замечу, что все двадцать шесть лет совместной работы мы не высказывали друг другу мнений о своих фильмах и уж, конечно, никогда не стали бы плясать на радостях после удачи.)

Новая дирекция ленинградской студии (тогда кинофабрики), в середине съемок брезгливо мирившаяся с нашим фильмом, после его выпуска пламенно полюбила нас и на радостях то и дело показывала картину различным высокопоставленным деятелям. Помню: как-то сунулся я в зал, шла уже последняя часть. Я присел на стул подле двери, глянул вправо и обмер. Рядом со мной сидела девочка лет двенадцати, а подле нее...

...В 1921 году я служил в седьмой армии в Петрограде; начальником Главного управления был в прошлом подпольщик, по тогдашней номенклатуре вроде генерала, товарищ Адуевский; все знали его строгий, требовательный характер, уважали его и — трепетали. Вот этот самый Адуевский, смахивающий на Дон-Кихота, высокий, худой, с бородкой клинышком, сидел и глядел мой фильм. Душа моя, бывшего младшего продагента, ушла в пятки. Вот сейчас кончится фильм, Адуевский повернется, увидит меня и жестко скажет: «Что же это вы себе позволили, младший продовольственный агент Трауберг?» (Вряд ли он знал мою фамилию.)

На экране были последние кадры: смертельно раненный поручик Суханов выходил из очень красивой церкви, шатаясь, шел к обрыву над речкой и падал. К нему подбегала героиня в черном плаще, видела, что он мертв, и закрывала его своим плащом. Красота была неописуемая, а я готов был плакать от злости и от недовольства сценой. В этот момент Адуевский повернулся к девочке и взволнованно прошептал: «Смотри, Лена, как умирали большевики!»

Мне еще больше захотелось расплакаться, я выбежал из зала.

Трауберг Л. Свежесть бытия. М.: ВТПО «Киноцентр», 1988.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera