«Дни затмения» Сокурова представляются какой-то высшей фантастикой, переосмысленной в гегелевском духе (Aufhebung): научно-фантастическая суть здесь одновременно сохраняется и обнуляется. Заслуга режиссера в том, что «Дни затмения» не превращаются из научной фантастики в притчу между экзистенциализмом и абсурдом. Фильм оставляет нетронутым первоначальный пафос повести братьев Стругацких «За миллиард лет до конца света», но смягчает и обогащает его.
В книге действие происходило в раскаленном от летнего зноя мегаполисе, а главными героями были отягощенные женами и любовницами, карьерой и амбициями мужчины средних лет. Действие же фильма перенесено в среду юности без пола и страстей, а героями стали люди молодые, зараженные страстью к познанию и стремящиеся улучшить окружающий мир.
Мы переносимся из европейской России в Туркменистан, который кажется другой планетой (таким образом, неожиданно жанр книги напоминает о себе). Мы оказываемся в покрытом желтой пылью мире: бледно-оранжевый, желтушный цвет кадра усугубляет и без того убогий быт и явную дистрофичность местных жителей, сидящих у обмазанных грязью стен и улыбающихся в объектив беззубыми ртами. Это заброшенная земля, последняя свалка мира, где собраны все виды отходов, гигантская куча вышедших из употребления и отвергнутых цивилизацией вещей: сломанные станки, печатные машинки, страницы учебников, разрозненные стулья, старые граммофоны, битая посуда. Пыль проступает сквозь поры этой разлагающейся материи, на коже людей и на всем живом; эта пыль — одно из проявлений киппла, так Филипп Дик обозначал самые обыденные проявления энтропии, которая должна со временем накрыть Землю грудой мусора.
В этот засоряющий зрение пейзаж, в край томительной жары и ранней старости неожиданно — так что отметить вторжение можно только на подсознательном уровне — внедряется персонаж, совершенно чуждый среде. Безвольный Дмитрий Малянов из повести превращается в золотого мальчика: воплощенный образ детства, румяный светловолосый принц инкогнито проживает в чужом городке. В его доме царит та же бедность, что и везде; жалкая мебель, кипы пожелтевшей бумаги, старая пишмашинка, на которой он без устали печатает работу о местных болезнях. На самом деле — о связи между предрасположенностью к болезням и религиозным фундаментализмом. Здесь важно отметить, что в повести Малянов был астрономом — в фильме же стал врачом, и это безусловно укрепило связь между научными изысканиями героя и окружающей его реальностью. Специальности других персонажей также максимально приближены к условиям, выбранным режиссером: Вечеровский по фильму геолог, Снеговой — военный инженер. ‹…›
Стоит внимательней всмотреться в экран и проникнуть взглядом за желтый фильтр, как станет ясно: болезненность местного населения сильно преувеличена; мы различим нормальную жизнь, где люди приветствуют друг друга по утрам, пожимают руки на улице, выставляют на продажу товар, ходят к брадобрею. Но оптические ухищрения превращают происходящее в зловещую документальную ленту наподобие Лас Урдес. Земля без хлеба Бунюэля, и тема изгнанничества накладывает отпечаток на то, какими видятся будни.
Возможно, для Сокурова фильтры — реакция на бесповоротное расставание кино с черно-белым изображением. ‹…› Оптические эффекты нарушают традиционный ход повествования, демонстрируют безосновательность привычных точек зрения, все подвергается почти физической модификации, все будто вываляно в грязи, измято. В уличных эпизодах у Сокурова появляется естественная гамма цветов, она даже ярче, утонченнее из-за использования фильтров. Удивительно нежное сочетание красок проступает сквозь желтизну. Восточная сказка соседствует с выцветшим документальным фильмом. Камера без устали и скуки фиксирует бесконечное расследование самоубийства, почти не сдвигаясь с места. Прикрытое простыней тело в глубине кадра кажется самым незначительным элементом всей истории: время от времени его от нечего делать безразлично осматривает милиционер. Это жилище мы видели предыдущей ночью, когда здесь был главный герой. Заваленное книгами, оно казалось меньше. Теперь, из-за странного угла зрения, комната, заполненная милиционерами и чиновниками, выглядит огромной. Они понятия не имеют, что предпринять, но изображают деятельность. Мне здесь приходит в голову описание сумасшедших у Эрвинга Гоффмана: они утратили способность воспринимать существование других людей. Их тела враждебны друг другу, в лицах не читается никакого ответа. Бюрократия — социальный и коллективный эквивалент подобного внутреннего расстройства. Сокуровский кадр передает зрителю ощущение массы. В этом однородном пространстве персонажи — как присланный Малянову омар в заливном. ‹…›
Сокуров снимает с книжной истории покрывало абстрактности, как скульптор, заканчивая работу, освобождает статую от гипса. То, что сюжет располагается в медицинской плоскости, снимает вопрос о том, нуждается ли герой в оправдании. Дело не в великих научных открытиях, а в очередном грандиозном проекте улучшения общества — который должен облегчить человеческие страдания, но заканчивается ничем.
В фильме вовсе пропали или оказались смягчены многочисленные научно-фантастические символы. Загадочные события не рассматриваются с позиций фантастики. От присутствия иных миров здесь только и остается, что луч гигантского прожектора, высвечивающий ночью спящий поселок, или зловещая тень, на секунду загораживающая солнце и подтверждающая: нечто огромное взирает на нас сверху (затмение из названия превращается в проходной образ). Единственный явный внеземной элемент в картине не имеет отношения к книге: долгий полет камеры в начале фильма, словно чей-то взгляд из приземляющейся на выжженную землю летающей тарелки. Его можно сравнить с воздушным путешествием в прологе «Андрея Рублева» Тарковского. Впрочем, значение этих сцен диаметрально противоположно: у Тарковского полет символизирует побег
от ужаса жизни на Земле и жестокости человеческой природы, в «Днях затмения» — стремление приблизиться к страданию человечества, слиться с ним, топтать ту же желтую пыль, мучиться под одним палящим солнцем, дышать тем же удушливым воздухом. Но герои «Дней затмения» — интеллектуалы и никогда не смогут разделить судьбу живущих внизу, несмотря на всю искренность своих устремлений. И научно-фантастический сюжет завершается совсем не фантастическим вечным вопросом: почему нам не удается завершить то, к чему мы хорошо подготовлены и что мы так хотим сделать?
Джеймсон Ф. Советский магический реализм // Сокуров: [сборник]. Кн. 2. СПб.: Сеанс, 2006.