Весной 1919 года мне исполнилось пятнадцать лет, но я полагала, что мой жизненный путь определился — я буду балериной. Вероятно, я так и осталась бы в балете, если бы не случайная встреча.
Как-то, придя на работу к матери (она тогда работала в Наркомпроде), я увидела высокого, худого и, на мой тогдашний взгляд, не очень молодого человека с удивительными, запоминающимися глазами. Он долго и пристально меня рассматривал, а потом нас познакомили. Это был Всеволод Пудовкин. Он поинтересовался, чем я занимаюсь, и тут же стал очень красноречиво уговаривать меня идти учиться в киношколу. Видимо, моя внешность показалась ему подходящей для кинематографа, и он не пожалел сил, чтобы увлечь меня перспективами нового искусства.
‹…› я с радостью приняла предложение Всеволода Илларионовича и пошла на экзамен к В. Р. Гардину, который набирал группу в киношколу.
Экзамен Владимира Ростиславовича удивил меня. Ни о чем не спрашивая, он ставил абитуриента в рамку из досок, обитых черным бархатом, и освещал ярким светом. Получалось нечто вроде экрана. Экзаменующийся принимал различные позы, а Гардин внимательно смотрел, стараясь определить данные будущего ученика: как он будет выглядеть на настоящем экране. Для опытного Гардина такого осмотра было вполне достаточно, чтобы определить, как тогда говорили, фотогеничность юноши или девушки. Через несколько минут он выносил приговор, который обжалованию не подлежал.
Я тоже покрутилась в рамке, и Гардин тут же объявил, что я принята. Однако заниматься я начала лишь спустя несколько месяцев, когда школа стала называться Институтом кинематографии и находилась на Неглинной улице. Гардина там уже не было, и я попала в группу Льва Кулешова. С тех пор все мы, учащиеся и окончившие это учебное заведение, считали себя и называли друг друга «гиковцами», несмотря на то, что ГИК несколько раз переименовывался в ГТК и снова в ГИК. Позже специальным решением Наркомпроса нас, студентов первого выпуска, приравняли к окончившим высшее учебное заведение.
Кравченко Г. Мозаика прошлого. М.: Искусство, 1971.