Ожесточенная конкуренция между фирмами переходила границы добросовестности. На одну и ту же тему стряпалось одновременно несколько картин, сценарии перехватывались у авторов тайно от «конкурентов», актеров и режиссеров попросту сманивали друг у друга, прокатчики и театровладельцы дрались за «боевики», срывали сборы «соседей» одноименными названиями совершенно различных фильмов. Да и чего можно было ждать от десятков расплодившихся за год фирм, контор и акционерных обществ, если такие сильные предприятия, как «Ханжонков» и «Золотая серия», систематически срывали постановки друг у друга.
Торговый дом «А. Г. Талдыкина и Кº» рекламировал свою постановку «Война и мир» еще с 24 мая 1914 г., но очевидно у фирмы нехватало сил и средств для осуществления такой картины.
Время шло, а работа не начиналась, хотя в рекламе и было указано, что съемка интимных сцен закончена.
Узнав о том, что «интимные» сцены существуют пока на бумаге, а не на пленке, фирма «Ханжонков и Кº» срочно приступила к съемкам фильма под названием «Наташа Ростова» с участием Каралли, Полонского и Мозжухина. Тиман, узнав о том, что в ателье Ханжонкова строятся декорации и одновременно снимаются сцены на натуре, решил сорвать талдыкинскую постановку и выпустить «Войну и мир» на несколько дней раньше Ханжонкова или одновременно с ним. В дирекцию были вызваны оба режиссера — Я. А. Протазанов и я. Просьба немедленно приступить к работе и обогнать!
Мы сделали фильм в шесть суток, и он появился на всех экранах, на три дня опередив ханжонковскую «Наташу Ростову».
Как же нам удалось достигнуть таких рекордно коротких сроков постановки?
Договорившись о работе и получив открытый счет на расходы, мы занялись подбором актеров.
Главный администратор, заведующий технической частью и актер МХТ Н. А. Румянцев был двойником Пьера Безухова, — ему и предложили мы центральную роль в нашем фильме.
— Яков Александрович, а где мы достанем красавицу Эллен?
— Есть красавица, невеста художника Судейкина.
— Наташа Ростова — Преображенская?
— Хорошо бы немного помоложе... Ну, да ладно, согласен. Она сделает роль. А кто Николай Ростов?
— Я видел Рунича, он только что кончил сезон. Я играл с ним в Саратове. Герой-любовник. Красивый.
— Может быть, его на князя Андрея?
— Нет. Он не дотянет. Лучше большеглазого Никольского.
Весь этот разговор велся по пути в магазин антикварных вещей, где нас ожидали вызванные по телефону Ч. Г. Сабинский и молодой скульптор Кавалеридзе.
Они отбирали там нужные «ампир», бронзу, красное дерево, картины, ковры...
— Вот вазы хороши! — показывал Кавалеридзе на полутораметровые китайские вазы в бронзе. — Им лет по двести! В кабинет Наполеона! И всю эту бронзу туда поставить на черный бархатный фон. Лучше всякой декорации! А кто Наполеон? Конечно, вы?..
Яков Александрович подхватил мысль Кавалеридзе, и было решено завтра же начинать с кабинета Наполеона. Его ставит Кавалеридзе в малом павильоне, а Сабинский — зал с колоннами в соседнем помещении (ателье недавно расширило свою площадь).
Несемся на лихаче по Тверской в павильон к Ворожевскому.
— Князь Курагин — Горич? Он хорошо играл у меня в «Петербургских трущобах».
— Идет, Владимир Ростиславович. Давайте ночевать в ателье, наладим круглосуточную работу. Сценарий вам придется писать на ходу. Выдумывать нечего. Все уже выдумано.
— Конечно. Литературного материала серий на десять. А у нас только две ... Походные кровати поставим на антресолях, чтобы не занимать кабинет. Как вы думаете, поспеем?
— В четыре-то руки! Это значит — в двенадцать дней? Ночь будет считаться за день. Выдержим.
Ворожевский сиял от энергии. Пенсне съехало на сторону, карандаш торчал из-за уха. У него уже все актеры «брились».
Позвонил Тиман. Начались вызовы. Нас уже дожидаются десятка два актеров, вечером будет полсотни, а утром сотня.
— Ханжонков узнал, что мы начали. Там все смеются. Они уже десять дней работают ... Ничего, обгоним, конечно, мы.
Яков Александрович был очень одаренным человеком, и совместная почти двухлетняя производственная работа безусловно породнила нас. У нас с ним выработались общие творческие навыки и приемы работы. Кинотехнику Протазанов знал глубже и лучше меня. Он входил во все детали освещения, которые я часто упускал из виду, давал оператору указания и проверял его работу. В это время я занимался с актерами.
В любую минуту он мог заменить меня и стать на режиссерское место у аппарата.
Так и бывало. После дневной возни устанешь так, что начинает рябить в глазах, и перестаешь соображать.
— Яков Александрович, я больше не могу. Продолжайте вы эту сцену.
— Хорошо. Полезайте наверх в вашу каюту. Я вас разбужу. Приготовились! Внимание! Начали!
И сквозь сон слышишь спокойный, ровный голос Протазанова:
— Никольский, вправо полшага! Вышли из световой полосы!.. Ольга Ивановна, выход! Быстрее на первый план!.. Приготовились! Внимание!..
Будит Ворожевский:
— Владимир Ростиславович, Яков Александрович устал. Просит сменить.
Протазанов улыбается, позевывает:
— Теперь спать ... часа два ... Хорошо!
Съемка продолжается под моей режиссурой!.
В один из последних дней такой напряженной работы, когда мы утром, немного обалделые, вышли прогуляться по Тверской, пока ставились новые декорации, я спросил Якова Александровича:
— Как вам нравится гонка тысяч в карманы Тимана и компании?
Протазанов улыбнулся.
— Стоит ли нам ставить свои фамилии на этих рекордах скорости? Это же не скачки? Вы подумайте — год еще не кончился, а я участвую в постановке пятнадцатой картины! Нет времени даже подумать как следует о том, что кинематография не театр. Нужны новые приемы. А приходится каждый фильм делать как пьесу в пяти-шести действиях, по два десятка явлений в каждом ...
— Мы с вами отдохнем после этой работы на быстроту и о второй серии подумаем как следует. А с Тиманом придется поговорить...
— И очень серьезно. Мне больше не хочется заниматься таким поварским искусством, которое сводится к приготовлению кушанья a la minute, вроде почек или блинов. Сейчас мы четвертый роман Толстого экранизируем, а может быть он не похвалил бы нас, увидев на экране наши скороспелки.
— Да, я с вами согласен. Я как раз думаю об одной его замечательной повести. Может быть, удастся поставить ее в лучших условиях.
— Что за повесть?
— Пока не буду рассказывать о своих мечтах. Поживем, увидим. А с Тиманом вам, Владимир Ростиславович, удобнее говорить. Вы для него человек чужой, а я связан многолетней службой и близким знакомством с семьей.
— Я все думаю о студии. Надо привлечь молодежь. Надо ее учить и самим учиться. Нельзя в кинематографии работать в одиночестве.
— Ну, с такими делами к нашим хозяевам смешно приходить. Ничего этого им не нужно. А кто пойдет в студию? Недоучки-актеры и сотни женщин, мечтающих стать Астой Нильсен или Франческой Бертини. Что с ними делать? Кому они нужны?
— Если бы у меня было свое дело, я строил бы его только на молодых кадрах.
— И ничего бы не вышло. Вы мечтатель. Обойтись без профессиональных актеров в кино невозможно.
— А как же Волков?
— Это исключение. Он способный человек.
— А Каралли у Ханжонкова?
— Она талантливая балерина. Знает движение. Училась в детстве ...
Часто мы говорили на эти темы. Постепенно подготовились к переменам в нашей работе, и вскоре они пришли. Вторая серия фильма «Война и мир» оказалась последней постановкой «Золотой серии» с участием Протазанова и Гардина.
Гардин В. Воспоминания: В 2 т. Т. 1. М.: Госкиноиздат, 1949.