В фильме «Живые и мертвые» мы впервые увидели Олега Табакова в роли отрицательного персонажа... ‹…› Уполномоченный особого отдела лейтенант Крутиков появляется только в одном эпизоде, но артист успевает рассказать о нем все.
Ночью Крутиков вызывает в свою землянку политрука Синцова, вышедшего из окружения без документов. Крутиков сидит за столом и ест из банки консервы. Он молод, у него короткая мальчишеская стрижка, но Крутиков старается выглядеть поосанистей.
Его распирает от сознания собственной весомости.
Даже ест он с серьезно озабоченным и деловым видом.
Работа у него действительно ответственная — вылавливать в прифронтовой полосе вражеских агентов. Но беда в том, что, получив такое задание, Крутиков в каждом человеке готов видеть шпиона, даже не пытаясь, а скорее всего, не умея разобраться в нем.
Контуженный в голову, ослабевший от голода Синцов, войдя в землянку, устало спрашивает: «Ну, что еще?» Крутиков уже измучил его своими допросами. Не взглянув на вошедшего и не переставая аппетитно жевать, Крутиков произносит: «Обратитесь как положено». Не только слова, но в еще большей степени сухой требовательный тон сразу выдают в нем бездушного службиста. В тоне Крутикова можно уловить и еще одно — удовольствие. Да, соблюдение формальностей доставляет ему истинное наслаждение. И потом, ему очень приятно чувствовать свою власть над людьми. Крутикову наплевать, что Синцов с трудом держится на ногах. Политрук хочет что-то объяснить. Но Крутиков не допустит отступления от формы. Еще более упрямо и педантично он повторяет: «Обратитесь как положено». Он так и не взглянул на Синцова, словно разговаривает с неодушевленным предметом. Только когда потерявший терпение Синцов устало опускается на стул, Крутиков, взбешенный таким своеволием, подлетает к нему и командует: «Встать! Встать, я говорю».
Начинается новый допрос. И артист показывает, что при всем служебном рвении пользы от такого Крутикова ждать не приходится. Он глуп и ограничен. Бессмысленно колючими глазами смотрит он на Синцова, с ходу, даже не вдумываясь, отвергает все объяснения, желая лишь найти подтверждение своим подозрениям.
Крутиков очень подвижен. В допрос он вкладывает уйму энергии. Но скоро замечаешь, что она уходит на бестолковую мельтешню. Суетой Крутиков прикрывает свою беспомощность. Будь на месте Синцова действительно диверсант, он легко бы облапошил такого уполномоченного. Крутиков научился только угрожать и стращать. Синцов это понял. С горечью он говорит: «И откуда только вы такие беретесь!» Крутиков при этих словах резко останавливается и испытующе смотрит на Синцова. Наконец-то он обнаружил крамолу. В нем посмели усомниться, его посмели критиковать.
«Так-к... — зловеще протягивает он и не без удовлетворения продолжает: — Ну вот, завтра мы тебя отправим туда, куда надо.
Вот там тебе объяснят, откуда беремся мы и откуда вы».
Глаза Крутикова смотрят на Синцова с такой ледяной беспощадностью, что веришь: да, он может по своему произволу отправить человека «куда надо». И уже не раз отправлял. ‹…› Крутиков чувствует себя вершителем судьбы попавших в его руки людей. Вот откуда его наглость и самомнение.
Артист тонко издевается над «величием» Крутикова. Отправив в особый отдел рапорт о поимке «диверсанта», Крутиков с чувством исполненного долга ложится спать. Но и во сне он сохраняет «значительность» позы. Это само по себе комично. Однако Табаков находит еще одну внешне совсем безобидную деталь, резко усиливающую аффект: у спящего Крутикова растяписто открыт рот, словно символизируя истинную цену его бдительности.
Захаров Е. Олег Табаков. М.: Искусство, 1966.