Пронизывающее картину Симонова и Столпера ощущение страшного, героического и счастливого времени придает ей поразительную достоверность.
Смотришь на экран и кожей ощущаешь боль, ужас, горе первых поражений. Сильнее всего впечатляют даже не массовые сцены — отход армии, бегство мирного населения,— а совсем малолюдные, когда во всю ширь экрана одиноко катится колесо от развороченного прямым бомбовым попаданием грузовика, неравная воздушная дуэль — один против семи в бескрайнем небе, — или большое, сильное тело фотокорреспондента Мишки Вайнштейна, умирающего посреди буйного ромашкового цветения под аккомпанемент опадающих лепестков разорванных им уже в забытьи писем. Но зрителя покоряет и мужественная, я бы сказал, солдатская строгость эпического повествования.‹…›
Фильм Столпера многолюден и масштабен. Актерский ансамбль поразительный. По тому времени непривычный, с резкой ломкой амплуа признанных актеров, поисками новых лиц. ‹…›
Образ Серпилина, созданный Анатолием Папановым, стал безусловным открытием фильма. Острохарактерный, скорее комедийный актер получил драматическую роль и должен был вписаться в повествовательную стилистику картины. Но именно благодаря характерности актера его герой часто резок, желчен, угловат, поначалу неприятен — преодолевалось расхожее мнение о типичном как усредненном.
Немного отвлекаясь, хочу заметить, что во время съемок
произошло взаимное обогащение отношений Папанова и Симонова. Часто бывая на съемках, Константин Михайлович помогал актеру. Его рассказы, беседы всесторонне дополняли сложную роль комбрига. Работая одновременно над следующей частью трилогии, романом «Солдатами не рождаются», — Симонов писал дальнейшую историю Серпилина, отталкиваясь от живого облика, рожденного актерским талантом Анатолия Дмитриевича Папанова. Писатель не раз свидетельствовал об этом.
Серпилин безупречно честен, но говорит лишь часть того, что мог сказать тогда. Многое приходилось герою Папанова носить в себе, словно постоянную ноющую рану. Сосредоточенный, подтянутый, он в какие-то минуты словно отсутствует. Заслужив уважение командования, любовь бойцов, Серпилин произносит слова: «Умереть у всех на глазах я не боюсь, я без вести пропасть не имею права». ‹…›
Разве можно забыть обстановку фронтовых будней, увиденную нами в «Живых и мертвых», где фон стал действующим лицом, реальным образом Родины? В одном случае — это земля-спасительница, в которой вырублены окопы, охраняющие наших солдат от вражеских пуль, в другом — трепещущий на ветру осенний лес, как бы сопереживающий бойцам, попавшим в окружение. А в третьем — русская зима, которая помогла остановить врага.
Люди на экране живут в слиянии с этой активной жизненной атмосферой, то выделяясь в нужный момент на крупном плане, то как бы растворяясь в ней, когда суть действия требует изобразительных обобщений.
В фильме «Живые и мертвые» отсутствует цвет. Он был здесь совершенно не нужен, как и специально написанная музыка.
Новая мера правды, глубинный драматизм режиссуры Столпера, вырастающей из прозы Константина Симонова, требовали, чтобы война говорила с экрана в полный голос, в хроникальном по духу черно-белом изображении. И подлинному голосу войны — орудийному грому, треску пулеметных очередей и винтовочных выстрелов, неровному дыханию атаки, стонам раненых, блаженно-спасительной тишине коротких передышек — не должна была мешать музыка — даже самая талантливая. ‹…›
Когда на кинофестивале в Карловых Варах, где «Живые и мертвые» представляли нашу страну в конкурсной программе, на пресс-конференции режиссеру был задан вопрос: «О чем этот фильм?» Столпер ответил кратко: «Мы ставили фильм о прекрасном».
Многим этот ответ показался тогда неожиданным, парадоксальным. Как же так? Война, несчастья — что же может быть в этом прекрасного? Но если попробовать глубоко вдуматься в суть ответа, то становится ясно, что чеканная формула Столпера выражена точно. О войне в те годы создавалось много картин в кинематографиях всего мира. И все же обращение к роману Симонова дало нам возможность как бы открыть войну заново, увидеть ее с еще неведомой стороны. ‹…› Прекрасное и в книге, и в фильме — это люди с их глубокой верой в свое предназначение, в смысл своего бытия. Чувство сопричастности своей личности, своей жизни с великим и исторически справедливым делом рождало в людях, даже в самые трудные моменты войны, ощущение полноты жизни, ощущение счастья. В этом и заключался для создателей фильма источник того прекрасного, о котором так неожиданно искренне и точно сказал один из авторов картины. ‹…›
«Зима сорок первого года, как совесть, приходит ко мне»,— писал Симонов об этих днях. И ею всегда поверялись поступки его героев.
«Мы,— говорил писатель,— люди, глубоко уважающие подвиг нашего народа в минувшей страшной войне, делали этот фильм ради того, чтобы больше не было войн. Надеюсь, зрители почувствовали, что картина сделана людьми, знающими, что такое война, и желающими, чтобы она больше никогда не повторилась. Если они уйдут из зала с таким чувством, значит, мы не напрасно работали».
Гордеев Г. Если дорог тебе твой дом. М.: ВТПО «Киноцентр», 1988.