СТЕНОГРАММА
дискуссии по картине «Ошибка инженера Кочина» в Доме Кино.
От 17/XI-1939 года.
СПИСОК ВЫСТУПАЮЩИХ:
- Тов. Пудовкин[1]
- Александров[2]
- Красноставский[3]
- Дубровский[4]
- Пырьев[5]
- Жаров[6]
- Райзман[7]
- Рошаль[8]
- Мачерет[9]
тов. Пудовкин. —
Каким-то образом само собой завелось, что я выступаю первым номером.
(тов. РОШАЛЬ — Совет Дома Кино выносит за это особую благодарность тов. Пудовкину).
Вот третий раз, с очень небольшими промежутками, приходится здесь выступать, и я не боюсь сразу сказать, что приходится третий раз выступать с отчетливо положительной оценкой фильма.
Я сейчас разговаривал с целым рядом товарищей, слушал целый ряд замечаний, и у меня создалось впечатление, что есть люди, которым нравится эта картина, есть люди, которые отрицательно относятся к картине в целом. Но мне хотелось-бы сейчас, может быть в порядке возражения этим людям, которые говорили мне целый ряд отрицательных вещей, которые увидели в картине, мне хотелось-бы обратить внимание на следующее.
‹…› для меня основное, положительное в этой картине это то, что эта картина является как-бы если не разрешением (потому-что абсолютного разрешения быть не может), то во всяком случае попыткой спешным ходом дойти к разрешению своеобразного жанра.
Что-же здесь в конце концов получилось? Вероятно, сейчас это трудно суммировать очень четко. Я хочу попробовать поделиться теми впечатлениями, которые я получил.
Я знал пьесу «Очная ставка»[10]. Когда я смотрел ее на сцене Камерного театра[11], с Жаровым, то я унес тяжелое и отрицательное впечатление. Сейчас мне трудно вспомнить всю ту сумму неудовольствий, которую я получил, но в общем это сводилось к ощущению посредственности, к ощущению голой детективщины с одной стороны, с другой стороны к ощущению лобово говорить, правда серьезные и глубокие вещи, но в конечном счете как-то очень поверхностно. А о картине я этого сказать не могу, несмотря на то, что она сделана на материале этой пьесы.
Что есть в картине? Это очень приятная для меня легкость изложения. Я хочу сказать легкость не в плане пустоты, облегченности, получающейся вследствие бедности содержания, нет. Я говорю именно о той легкости изложения, которая позволяет зрителю смотреть без напряжения, без затруднений, без ощущения резких скачков, переходов.
Вот эта легкость, эта свобода в обращении со всем материалом, это основное что есть в картине. Ведь по существу берется очень серьезная тема. Там одна основная тема, проведенная через всю вещь, очень глубока. Это органическое в нашей советской стране слияние частного мира с общегосударственным. Слияние деталей частного мира быта с большими государственными вопросами. Когда ошибка буквально на кухне своего дома, может повлечь серьезным последствиям. И с другой стороны, бдительность, проявленная по отношению к случайному человеку, который вошел к вам в квартиру, может повести к серьезным последствиям.
Это большая тема, на которой казалось-бы так легко впасть в примитив, в лобовой удар, она подана во всей картине с какой-то легкостью, что позволяет актерам развернуть иной раз очень легко, свободно свое исключительное комедийное дарование.
Хотя-бы взять актрису Раневскую. О ней хочется говорить в отдельности. Я любовался на нее. С каким легким юмором, без малейшего нажима где-бы то ни было, с какой легкостью она провела свою роль. А казалось-бы в какие положения она попадала? И письмо от сына, которого произвели в полковники. Муж, который уходит, и она ощущает, что его жизнь может подвергнуться со стороны врагов какой-то опасности. Враги, которые оказываются в ее квартире. Казалось-бы так легко здесь впасть в сантиментальное и в драматический пережим. Этого ничего не было. И это не только потому, что так роль сыграла актриса. Для этого ей было нужно поле, а это поле было создано совместной и очень интересной работой Мачерета и Олеши. Здесь было что-то от четкости Мачерета. Вы знаете, что Мачерет работает над своими режиссерскими сценариями с абсолютной точностью. Лиричность, так свойственная Олеше, облагородила всю вещь. Вместе они создали своим сценарием, своим режиссерским планом это поле, для легкого, свободного разворота такой актерской игры.
Вот, товарищи, мне кажется, что в результате вот всей этой работы в конце концов мы видим, что картина обладает несомненным новым, интересным жанровым признаком. Я помню, что когда я смотрел первые кадры этой картины, у меня было разочарование. Я боялся этого, стоящего за моим восприятием, спектакля «Очная ставка». Начинается картина с детектива: лупа и т. д. Потом понемногу картина начала меня завлекать. Прежде всего так тонко и умно передуманный и как-то по своему переосмысленный Олешей весь этот процесс, весь тонкий ход распутывания этой интриги. Нить за нитью все вытаскивается. Человек как-будто пойман. Отдельные нити зарождаются направо, налево, они начинают сталкиваться и в конце концов в руках одного человека свелось все.
Такого впечатления на спектакле я не получил. Здесь все это есть. Очевидно, все было переосмыслено, по своему сделано Олешей. И это дало возможность легкого, приятного разворота режиссерской и актерской работы.
Нужно остановиться так-же на одном интересном, актерском моменте, который тоже вышел. Может-быть кто-нибудь из товарищей скажет, почему это вышло. Один из главных персонажей Иван Иванович, главный шпион, по существу всю свою роль просидел на стуле, работая на тончайших реакциях лица, голоса. Но действия с его стороны не было. Кроме маленькой никому не нужной драки. И вместе с тем образ показывается во всей своей полноте и настолько проработан, что его знаешь целиком всей его биографии. Получилось нечто вроде того, что бывает у замечательного писателя Хемингуэя, в его маленьком рассказе «Мистер Мекс». Вы узнаете всю биографию человека. И это получилось у актера. На неудобном поле нельзя актеру развернуться, он будет все время наталкиваться на шероховатости, которые созданы в сценарии и у него ничего не бывает кроме пары моментов. ‹…› Если хотите, вот в основном все, что я могу сказать.
Последнее, что мне хочется, это сказать о работе оператора Гелейна. Здесь — тоже своеобразное явление. Это интересная операторская работа, она своеобразна. Прозрачные, очень четко нарисованные кадры сделаны в манере. Человек может работать в определенной манере, когда есть в общей работе творческая и талантливая атмосфера, иначе с оператором, как с любым членом коллектива, случится что нарушится свобода движений. А здесь человек сделал картину в своем стиле.
Я заканчиваю свое выступление тем, что скажу, что по-моему у нас есть еще одна удача, особенно приятная тем, что это есть удача в каком-то новом жанре. Человек сделал это своим почерком, сделал по-настоящему индивидуально и если так в будущем наши мастера каждый своим ходом будет говорить о тех замечательных вещах, которые нас окружают, так это даст возможность каждому итти вперед своей дорогой.
(Аплодисменты).
тов. АЛЕКСАНДРОВ. —
Мы, товарищи, тут в нашем конференц-зале, второй <день?> разговариваем по вопросам комедии. И вместе с вопросом о комедии поднимается целый ряд других вопросов. Партия и правительство, в течении, примерно, двенадцати <лет?> указывают кинематографистам на необходимость создания разных жанров советского кино-искусства. Эта директива как-то медленно доходит до нашего сознания. Если мы вспомним картины, которые мы создавали несколько лет тому назад, то они все, почти без исключения, были одного жанра. И только теперь спустя такое огромное время наши мастера начинают развиваться и раскрываться как оригинальные художники, имеющие свой стиль, свой почерк, свое художественное мировоззрение.
Я знаю, сколько перестрадал Мачерет, как ему трудно доставалось на нашей фабрике, как он бился за то, что-бы осуществить свои художественные мысли. И сегодня мы видим, что когда ему помогли в этом, он их осуществил и осуществил замечательно.
Я читал в «Литературной газете» отзыв об этой картине. Я согласен с началом отзыва о картине. Там сказано, что есть всегда опасность, когда пьеса переделывается в сценарий. Вы сами помните и незачем вам напоминать, что много было экспериментов, когда хорошая театральная пьеса переделывалась в кино-картину и успеха такая кино-картина не имела. ‹…›
И эта опасность была здесь, тем более, что пьес оказалась горазда хуже картины. Мачерет и Олеша проделали замечательную работу. Они не просто переводили на язык кино то, что было написано братьями Тур и Шейниным. Они переосмыслили весь материал. Они нашли не только новую точку зрения на этот материал, а взволновали его изнутри и раскрыли в совершенно ином свете.
Я считаю, что большую роль в деле успеха картины играет замечательный язык, которым говорят действующие лица. У каждого действующего лица есть своя манера языка. Портной и его жена достигают в этом отношении высшей формы. И все другие действующие лица говорят очень хорошо. И не только хорошо.
Хотелось-бы отметить еще очень важное качество. Вещь эта важна другим, она говорит о страдании действующих лиц. Тем не менее юмор горит около этой драмы, он дает игры блеска, которые заставляют нас смотреть на все это бодро. Этим пронизаны многие элементы картины — и диалог, и постановка и свет.
Жалко, что этого блеска нет в звуке.
Очень интересно начинается картина. Нас, зрителей, ловят, обманывают для того, чтобы мы поняли следователя. Начинается с крупного плана симпатичного человека, который говорит очень милые слова о своей тяжелой жизни. И вы еще не знаете кто он. И вы начинаете ему верить и даже жалеете его. И через некоторое время, когда вы видите где он сидит, вы начинаете сомневаться в правильности своих мыслей. И вас постепенно сажают на место следователя. Очень хороший прием. И по форме и по содержанию это хорошо исполнено. Артист Леонтьев ведет свою роль очень хорошо. И идет кусок чуть не в двести <метров>, а Леонтьев ведет себя с большим тактом, ни на секунду не заставляет вас заскучать и захватывает ваше внимание с самого начала.
У Жарова была очень трудная задача. Кино-актерам, которых любит народ, которых знают лучше чем своих родственников, к которым привыкли, им очень трудно играть разные образы. Когда я смотрел «Степана Разина» и когда в зрительном жанре возник Жаров, то я начал веселиться, потому-что знал, что Жаров принесет с собой фейерверк юмора, смеха. И даже там где Жаров не думал делать смешных вещей, зритель, веря в него, смеется. И мы здесь должны были смотреть роль, где ничего веселого нет. И положение Жарова было трудное. Какими-бы мы специфическими ни были, как-бы ни понимали сложность этого дела, когда смотрим хорошую картину, становимся зрителем и думаем о том, где Жаров сделает свое какое-нибудь комическое движение. Мы смотрим на него с наведенной мушкой прицела. А здесь он должен был исполнять новый образ и он с этим делом справился.
(Голоса с мест: правильно!). (Аплодисменты.)
Мне некоторые товарищи говорили, что им Жаров не нравится. Это не верно. Эти люди относятся к тем людям, которых ругаем на конференции комедии. Этим людям надо сказать, что они видят то, о чем не думают, и не думают о том, что видят. Хотели видеть Жарова комическим, а он видит другим. И поэтому он им не нравится. А Жаров работает в этом образе замечательно.
Дорохин тоже хорошо играет, говорит. Но по-моему он немного не подходит по своему виду. Но это дело личного вкуса. Я могу только об этом актере сказать, что он должен был быть немного более дельным человеком. По своему образу он не должен был допустить такой ошибки.
Теперь я хочу сказать об актрисе Орловой, которая мне хорошо известна. Я увидел в первый раз Орлову в работе Рошаля в «Петербургской ночи», в водевиле в нескольких драматических кусках. Затем я решил попробовать ее в комедийном жанре и осуществил это желание. Мы сделали вместе три картины и я привык к ней как к комедийной актрисе.
Сегодня Орлова предстала для меня в неожиданном виде. Я привык рассматривать в ней комедийные черты, планировать ее на комедийный лад и сегодня не знал, Орлова это или нет? Потому, что и она имела ту-же ‹…›, что и Жаров и у нее была такая-же сложность, что и у Жарова. Ее знают по Стрелке, Марион Диксон, по Анюте из «Веселых ребят». Экзамен она так-же выдержала. (Аплодисменты.)
Особенно приятно, — у них много тепла и обаяния, — играют портной и его жена — Петкер и Раневская. (Аплодисменты.) Хотя у драматических персонажей и есть этот свет юмора и блеска веселости и бодрости, но у этих комедийных персонажей он блестит ярче и выпуклее. Когда Раневская говорит, что «в какой это стране может быть, чтобы сын еврейского портного был произведен в полковники», после этого причесывает гребенкой волосы, то она говорит это с большим внутренним чувством. Это как-раз то, что должна делать советская кинематография. Не прямо в лоб лозунгами говорить о расовом полноправии, о дружбе народов, что каждый национал может развиваться в нашей стране, а боковым светом освещает этот огромный политический вопрос. И этот образ хорошо разработали Олеша и Мачерет, и хорошо сыграла Раневская, и хорошо снял оператор Генлейн.
Теперь я хочу немного сказать об операторской работе. Операторская работа многими из наших людей воспринимается как работа шофера. Вот подают аппарат и он везет съемку. Это относится так-же к критикам. За последнее время появилось много хороших картин, но я ни разу не прочитал о работе оператора. Если работа неудовлетворительная, то это не значит, что не нужно писать. Но таких мастеров, как операторов, без которых не быть зрительно художественной части картины, нельзя забывать в наших отзывах.
Гелейн нашел замечательный стиль для этой картины. Он нашел правильный метод съемок этой картины. Можно было иначе снять и тогда несмотря на работу Олеши и Мачерета это получилась-бы другая картина. Если бы было все снять с тенями, если бы засверкали зрачки в темноте, оператор испортил бы весь обед и он запах-бы детективной картиной.
Он снял картину в основном солнечно, прозрачно. В детективной картине следователь сидел-бы в темноте, допрашиваемый был-бы на ярком свете, от него-бы была дана большая тень. На эти трюки Гелейн не пошел, снял картину реалистически и очень художественно. Особенно на меня произвели впечатление натуральные съемки, когда Ксения с Кочиным гуляют около озера, в ресторанчике и когда она говорит о своих поступках. Там здорово снято. Там нежная лиричность, которая освещает природу, там ‹…› который нужен для этой сцены.
Так-же следует отметить художника Бергер. Его декорации как-будто незаметны, но эти декорации сделать трудно.
Я давно не видел картин и не имею возможности сравнивать эту картину с прошлыми, лучше они были сделаны или очень нарочито, или так плохо, что на них нельзя смотреть. В этой картине все сделано так как нужно.
Мне хочется так-же похвалить постановочный цех. Хочется пожать руку нашему техническому отделу, что не видно трещин, царапин. Потому-что мы знаем какое трудное положение с материалом и с каким творческим трудом сочетается такая эффектность.
Здесь необходимо отметить только один недостаток как общий недостаток всей нашей последней продукции. Это — вопрос звука. Звук записан плохо. И перезаписан, как видно, еще хуже. Потому-что когда идет один ‹…› кое что можно понять, но как только он сливается с музыкой, так иногда слов разобрать совершенно не удается.
(Голос с места: Это от перезаписи).
Я так и сказал, что от перезаписи. Я сказал — что запись еще хуже.
Вчера на этом экране смотрели французский фильм «Луиза». Фильм настолько скучный, что я ушел с 3-й или ‹…› части не выдержав этой скуки, лишенной всякого творческого смысла. Но что было хорошо — на этом экране четко звучал звук. Пение, музыка, голоса были лучше чем в жизни. Поэтому нельзя ссылаться на проекцию.
Об этом нужно подумать не только группе Мачерета, а всем нам, чтобы поднять всю работу по звуку на надлежащую высоту.
Хочется поздравить Мачерета, которому мешали делать картину, он не мог делать, потом ему помогли и он сделал. Я жму руку не только Мачерету, а всему коллективу студии, который сделал такую картину.
(Аплодисменты.)
тов. КРАСНОСТАВСКИЙ. —
Александров все сказал. Мне хочется остановиться на литературной части. Мне кажется, что в этом сценарии Олеша сыграл большую роль, если помнить плохую пьесу братьев Тур, потому что она нарушала принципы хорошего искусства.
Мне кажется, что говоря об этом сценарии нельзя не говорить о всем творчестве Олеши, особенно в этой части врага, старого шпиона, с которого начинается фильм.
Кто помнит сценарий Олеши «Зависть», все образы, все это социальное страшное дно, то увидит, что образ этого старика исходит из этих героев. Без «Зависти» не было-бы этого старика. Это важно для картины, потому что здесь пришел опыт писателя. И несомненно здесь большая удача Олеши и здесь надо прямо сказать, что Олеша добился больших успехов. Мы чаще видим Олешу в кино, чем в журналах. Пусть он будет больше в кино, с точки зрения наших интересов. Я хочу им сказать, что у нас имеется такая точка зрения. Я все время собираюсь написать статью и по лени не делаю этого, а именно «Язык и кино». В борьбе за русский, великолепный язык не только театр, поэзия, фольклор, но огромным фактором становится кино. Вчера говорили о споре двух талантливых писателей и в данном случае прав т. Александров, так как формирование русского языка (прочтите статью Лафарга) очень важно и вот Олеша на этом участке создал очень интересные ‹…› диалог. Потому-что в диалоге и монологе проверяется жизнь языка и образов. Если-бы эти образы не были-бы реальны, то и жизнь не была бы реальна.
Вспомните эту супружескую пару — портного и его жену. Как они говорят! Тут есть оттенок хорошей ‹…› интонации? Нет, товарищи, здесь есть оттенок советских людей по национальному признаку евреев. Раневская говорит, что она гордится, что ее сын полковник. Она обращается к первому у нее сидящему, и ‹…› враг социализма. И ему становится так душно, что он должен уйти. Это психологически правильно найдено.
Товарищи, нужно, чтобы были хорошие детективные фильмы.
Если сравнить этот фильм с фильмом «Великий гражданин». Те-же самые ситуации, но рычаг повернут по-другому.
Тов. Мачерет создал хороший правдивый фильм. У него есть хорошее место, где инженер Кочин проверяет себя и жизнь, бродя по местам где бродил с любимой девушкой. Он страдает, но это проникновенное страдание. В других фильмах было бы, что он вытоптал в себе чувство к этой женщине. А здесь это правильно психологически. Это важно.
Хотел-бы сказать о шпионах, о том как построен кадр, как раз в том месте где показывается человек, его свисающий нос. Это я говорю о человеке, который работает резидента. Здесь чувствуется смешение бывалого человека с мерзавцем. И другой со вздернутым носом и обрюзгшим лицом, страшный и обнаженный. Здесь дана только реальная основа, которая вскрывает этого человека в движении, месте. Два чекиста. Жаров мне понравился. В отношении второго мне хотелось-бы, чтобы он был более сдержанным. ‹…›
тов. ДУБРОВСКИЙ. —
Товарищи, все что говорили товарищи о картине и Пудовкин и Александров, это правильно. Немного осталось сказать если не повторяться и не говорить того, что уже правильно сказано.
Я хочу остановиться на двух моментах:
1/ В перерыве между просмотром и осуждением, я слышал несколько высказываний кулуарного порядка. Один сказал: «Ну, что? Детектив!». Сказал с таким видом, как-будто ему известны все тайны бытия и как-будто он этими словами что-то объяснил, как будто этими словами успел оценить картину.
Я ставлю следующий вопрос. Нужен-ли этот жанр. А это действительно хороший, советский детектив. Так вот нужен-ли нам этот жанр, в советской стране, в советской кинематографии?
По-моему не может быть сомнений — он необходим. <И> я убежден, что когда этот фильм выйдет на экран, то <зритель?> покажет, что такие фильмы нужны. Картина эта должна иметь совершенно исключительный успех. Успех картина будет иметь не только потому что она такого жанра, но и потому что картина в этом жанре сделана хорошо и своеобразно почерком Мачерета. Хорошо, что Мачерет, сделал по существу говоря, первую настоящую хорошую детективную картину, которая несомненно будет, повторяю, пользоваться большим успехом.
Затем хочу сказать еще об одном. Товарищ Александров говорил об актерах. Мне хочется об этом только несколько слов сказать в другом плане. У нас привыкли и критика и люди, разговаривающие в кулуарах, не входя сюда, ставить штампы на людей. И вот когда обсуждался вопрос относительно того кто должен играть Ларцева шла речь о Жарове. И до такой степени привычка овладевает людьми, что эти штамповочные разговоры повлияли на это дело. И вот пошли разговоры, что этот Жаров которого видели в «Выборгской Стороне», в «Петре», со штучками, которые свойственны ему в этих планах, так ‹…› ли, чтобы он играл такую серьезную роль, как роль следователя, человека весьма серьезного по своему положению и т. д.
Я хочу сказать, что Жаров блестяще доказал, что он может, что он многогранный актер, что он может сделать и такой образ. И он правильно говорил, что ему было-бы трудно играть в кинематографии, если бы он продолжал играть такие роли, в которых мы привыкли его видеть. И он блестяще доказал в этой роли, что это было неправильно, что этот штамп ставить нельзя.
Вы подумайте только до какой степени доходит штамп, если Александров тоже очень удивился, что Орлова может играть не только комические роли. Казалось-бы можно бы понять, что эта актриса достаточно разносторонняя, многогранная и не очень удивляться этому. Я думаю, что можно не только удивить, но обрадоваться этому делу. И советский зритель, который любит Орлову, будет рад увидеть ее в новом образе, когда увидит, что она прекрасная драматическая актриса. Конечно, это отнюдь не значит и не годится так говорить «что не буду комедии играть». Я позволю себе в этом случае сослаться на частную беседу. Мы очень рады будем увидеть актрису Орлову в картине, в которой она снимается, а именно в «Золушке», в которой она играет интересную роль и рады видеть ее во всех проявлениях ее многостороннего таланта.
Мне еще хочется остановить[ся] на той паре, о которой здесь уже говорили, а именно на актерах Петкер и Раневской. Было опасение не выйдет-ли тут пересола, перегиба в роли дежурного комического еврея. И когда начали читать сценарий, когда читали пьесу, то по тексту диалога такие сомнения были законны. Но они как хорошие актеры они показали с каким колоссальным тактом можно показать то, что было задумано и как это исключительно хорошо сделано.
Мне кажется, что актерски эта картина сделана ‹…› хорошо.
Не стану повторять об операторской работе. Мы видели ее и оценили.
О звуке. Тут меня упрекнули, что о звуке не говорили. Сегодня звук был нехорош. Я подчеркиваю, именно сегодня. Мы этому очень удивились сидя здесь, потому что мы смотрели эту картину на другом экране ‹…› звучала гораздо лучше, чем звучала сегодня. Может Мачерет когда будет говорить он объяснит в чем тут дело. Но о звуке надо говорить и делать с ним что-то ‹…› портит картины одна за другой. Я не знаю тут-ли Херсонский, который призывал говорить больше о звуке ‹…› что бы доставить удовольствие с одной стороны, и со стороны, что бы творческие работники обратили на звук внимания, остановился на этой части работы.
Заканчивая я не буду говорить о том, что Мачерету мешали, потом помогли. Я хочу сказать о другом. ‹…› говорил относительно того, что наша радость заключается в том, что каждая новая картина дает нечто новое. Художественная манера Мачерета достаточно оригинальна. Пожелаем и дальше, чтобы Мачерет ставил свои картины по тем жанрам, которые нам нужны. А нам нужны всякие жанры, кроме картин плохих и скучных.
(Аплодисменты.)
тов. ПЫРЬЕВ. —
Дело в том, что для меня ничего нет неожиданного, как для некоторых товарищей, что получилась картина. Получилась хорошая картина.
Ничего нет неожиданного, и вот по каким причинам. Картину делали хорошие мастера, люди достаточно зрелые, опытные, замечательные профессионалы и замечательные актеры. И работал с этими людьми один из замечательнейших писателей, который владеет интересным и правильным русским языком. И поэтому, ничего неожиданного нет. ‹…›
Мне было приятно еще следующее, что не успело наше совещание по комедии закончиться, как оно дало такой замечательный результат, что мы видим в фильме не комического жанра какие-то огромные куски хорошего, мягкого, приятного юмора. Обычно это во многих наших драматических картинах отсутствует. Потому-что юмор помогает сглаживать самые неприятные повороты в тех сценах, которые бывают часто недоработаны. И приятно было видеть, когда картина подошла к середине и ближе к концу, что все время слышались большие и хорошие взрывы смеха в зале.
Это говорит о том, что здесь присутствует такое качество как юмор, которое мы должны высоко ценить. Причем этот юмор сделан на очень мягком и простом способе.
Я думаю, что это одна из лучших работ Мачерета.
В ней как ни в какой другой картине Мачерета имеется приятная простота, которая свойственна настоящему, хорошему искусству. Экономность, мягкость.
Мне особенно понравились те сцены, которые идут в <начале> картины. На аэродроме поздравляют Кочина и еще ‹…› разговоров, разговор по телефону и в комнате у Кочина с Ксенией Лебедевой. Но особенно приятны те сцены, в которых будто ничего большого не заложено, но очень большое <напряжение> должно быть у людей, когда таинственный человек <снимает> эти чертежи. Но меня не это больше всего обрадовало. Меня обрадовали сцены в Пушкине. Обрадовала мягкая и тонкая игра Жарова.
Мы по кускам говорили о работе этого коллектива <иногда> мы и я в частности говорили, что у Жарова есть какая-то глуповатость. Что он не может быть следователем. (Смех). Я говорю о глуповатости в образе. Сейчас когда смотрю то этого нет. Это простота свойственная русскому ‹…›. Это имеется у Ларцева — Жарова. Это огромное большое дело он не делает как сыщик с таинственной маской, а как человек уверенный и понимающий те огромные задачи, которые перед ним стоят и уверен, что все дело будет распутано. Что нужно только преодолеть трудности. Такая уверенность за все, что перед ним стоит в разговоре с этими людьми, это все сделано с каким-то приятным юмором. И вы видите здесь ум, природную русскую смекалку этого человека и это очень приятно.
Приятно это еще и потому что Жаров и Мачерет в этом отношении нашли друг друга. Приятное режиссерское качество работы тесно сплетается с актерской и это дало положительный, хороший результат.
‹…› надо прямо сказать, что сценарий по сравнению с пьесой значительно выше. Но мне-бы хотелось, чтобы перед коллективом стояли более трудные задачи в создании художественного произведения.
Кое-что мне не понравилось. Не понравилась в большинстве своем роль, и — за исключением одного эпизода, который сделан актером блестяще, — Дорохова. Блестяще сделанный эпизод, это когда Дорохов сидит у следователя и узнает о смерти любимой девушки. Трагизм этого человека доведен простыми приемами всего его существа, до необычайного градуса. Приятно было видеть этот кусок. Большая часть его другой работы, особенно вначале не особо понравилась. Особенно не понравилось когда он работает в лирической сцене с Ксенией Лебедевой. Мне кажется, что тут присущая ему простота мешала, потому что в этом плане не особенно согласен с текстом, что «Я буду вспоминать». Не думаю, чтобы это для этого актера был очень удачный текст его раскрытия.
А то, что случилось у следователя, мне очень понравилось.
Мне не понравились эти надписи. Есть много картин, которые иллюстрируют то, что есть. Особенно это надоедливо звучит в картине «Минин и Пожарский», эти надписи, которые все время иллюстрируют действие. Такая иллюстрация ‹…› вредна.
Мне также не нравится второй резидент Гривош. Это чересчур ясный человек. Мне кто-то сказал, что если-бы этого человека увидел, я-бы сразу передал его милиции. Хотелось-бы его немножко замаскировать. Это было-бы приятнее для картины и дало-бы больше художественных качеств тем товарищам, которые разоблачают этого Гривоша.
Мне-бы хотелось остановиться на двух актерах, которые играли в этой картине, и из них выделить одного актера ‹…› нравится пара Гуревич. Но я считаю, что необычайно <играет> Раневская жену Гуревича. Каждое слово, произнесенное ею, дышит такой правдой, которую с экрана я еще не видел. Раневская замечательная актриса, она еще в «Пышке» показала замечательные качества, а когда она дала слово, <то в> любом ее движении, в поглаживании волос, когда разговор, вы чувствуете, что перед вами такое воплощение в образ <что> чувствуешь это все осязанием. Это очень приятно. Я считаю, что такую актрису мы мало используем.
Это, товарищи, хорошая картина, которая приятно смотрится. И мы много тут хороших слов говорили. Но хочется и для режиссера, и оператора и для этих актеров каких-то других сценариев.
Мне очень приятно когда Дубровский говорит, что это возрождение жанра детектива. Этот жанр должен быть. И я считаю, что следующая картина Мачерета должна быть поставлена на другом жанре, на другую тему, с блестящим сценарием. ‹…› (Аплодисменты).
тов. ЖАРОВ. — (Аплодисменты).
Товарищи, я очень рад, что в кино переход на новую работу нашел сочувствие у некоторых товарищей. Мне это очень приятно, потому-что роль Ларцева, несмотря на то, что Пудовкин сравнивал ее с увеличительным стеклом, я ее все-таки люблю. И люблю картину, в которой я снимался. Мне было очень приятно говорить текст, который написан Олешей. Текст этот было говорить очень легко, он ложился в душу и помогал раскрытию тех качеств, которые были заложены у Ларцева. Мне было приятно работать с Мачеретом, потому-что он требовательный и чуткий товарищ в работе. Это мне помогло справиться с работой, которую товарищи, после долгих споров и волнений, решили мне поручить.
Тов. Пудовкин охаял спектакль, который поставлен в театре «Очная ставка». Он сказал что-то сумбурное и какие-то собачьи слова произнес не понятные. Он и про меня сказал, что монологов Жаров испугался. Мы с Пудовкиным не сходились во взглядах, не любили друг друга, и я его в большей степени. Это меня немного взволновало, но ничуть не огорчило.
Тем не менее несмотря на то, что я люблю картину и роль Ларцева, и рвался на эту трибуну вот по каким обстоятельствам.
Вы понимаете, я буду сейчас говорить с Мачеретом. Я сейчас не буду говорить по «Очной ставке», мне хотелось бы по этому поводу поговорить в другом месте, где есть режиссеры и актеры. А сейчас я хочу договорить в работе о некоторых вещах. —
Когда приглашают актера, то с ним идут разговоры творческого порядка по поводу сценария, роли. Во время <этих> разговоров выясняются мысли, люди начинают ближе и ближе подходить друг к другу и наступает момент когда подписывается договор, хотя с директором мыслями не одинаков. ‹…› начинается творческая работа. И в процессе работы получается как-будто все очень хорошо. О роли договариваются. <Я> очень болею ролью, которую играю и так как я человек <деятельный>, то я пристаю к режиссеру. Мне нужно знать и внутреннее движение по сценарию, и знать как сценарий монтироваться будет. Потому-что куски перехода из одного куска в другой должен для себя сделать так, что-бы они получились закономерными. Я должен точно знать монтажные переходы, что-бы выйти из одного куска в том-же состоянии и что-бы зрителю было очевидно, что нет провалов, что роль строится ‹…›, понятно и раскрывается в своем многообразии.
Потом наступает период, когда договор кончается, <актер?> не пользуется правом входа на фабрику, пропуск прекращается и режиссер остается один. И несмотря на ваши звонки говорит: «да, да Михаил Иванович, мы посмотрим». И оказывается, что посмотрим вдруг где-нибудь на просмотре в Доме Кино. Когда поздно. Мне кажется, что этот момент ‹…› творческой дружбы, который есть в процессе работы, нужно сохранить и до конца выпуска картины. Это безусловно. ‹…› если нужно, переплатить пол месяца лишней зарплаты. А иногда можно не платить, но оставить хотя-бы пропуск на фабрику. Что-же из этого получается?
Для того, что-бы вас не утомлять, я хочу на примере картины показать некоторые вещи. Роль Ларцева мне нравится и я ее творчески полюбил. Что-же такое получилось. Я великолепно понимаю режиссеров. Когда они сдают свою картину в соответствующий Комитет, то часто попадают под ножницы и очень волнуются. Они знают как это неприятно и болезненно, потому-что монтаж идет в строго-логическом творческом напряжении. Режиссер уверен, он отмеривает каждые четверть метра, так как ищет темпа и ритма. И вдруг — раз 40 метров. И он ходит и страдает. Иногда это необходимо. А иногда режиссер сам делает это с актером. Когда режем актера, то должны оглядываться. Мне кажется, что получилась такая история с ролью Ларцева. Роль Ларцева не является выигрышной ролью. Это роль, которая требует внутреннего напряжения, он должен быть все время начеку. И если у вас есть кусок — кончается допрос. А у вас по сценарию идет вторая половина, когда уходит действующее лицо, играющее шпиона и вы остаетесь с помощником и делается удар, что-бы страмплировать в следующую сцену. И вам режут следующую сцену. Например, такая история, Кочин приходит к следователю. Потом Кочину говорят — «вам придется подождать в коридоре». И Жаров говорит «Ну-с Лаврентий, что ты скажешь?». Здесь оставили только «Ну-с», хотя можно было оставить все. Этим показывается, что начинается разговор. И уже там продолжается разговор, который очень важен для понятия образа Ларцева, ибо после ухода мне как зрителю очень интересно дальнейшее. Уходит Кочин, что будет делать Ларцев. Это очень важно для раскрытия интеллектуального образа Ларцева. Когда остается Ларцев, хорошим текстом Олеша разрешает этот вопрос и говорит — позови ‹…›. И потом говорит «Нет, таких людей как Кочин в обиду не дадим». Мачерет почему-то не поместил этого в картину. И в образе получился непонятный скачок. И там есть еще целый ряд таких вещей.
Мне кажется, что нужно во что-бы то ни стало, что-бы актер и после работы имел связь с режиссером. Если я еще буду сниматься дальше в картинах, то я буду себе выторговывать право на пропуск после того, как кончился мой съемочный период. Я считаю, что это в общих интересах, что-бы образ в картине получил законченную монументальность и что-бы не было никаких скачков, перерывов. Нужно, что-бы за этот образ отвечал целиком и автор и актер.
(Аплодисменты).
тов. РАЙЗМАН. -
Товарищи, здесь определили жанр картины как детектив. Кто-то говорил о том, что это даже чистый детектив. Вероятно это правильно, потому-что все законы детектива соблюдены.
По настоящему детектив дается по следующему принципу. Совершается преступление, идет период раскрытия преступления и идет после финальная часть детектива — поимка преступника.
Все эти части картины существуют. И поэтому эту картину можно определить как детектив. Но мне кажется, что сила этой картины заключается не только в этом ее свойстве, а в ряде свойств, которые помимо этого детектива картина имеет.
Что это за свойства? Если мы будем следить за сюжетом разворачивающегося детектива, то в какой-то момент мы увидим, что вдруг авторы снимают покров детектива с этой вещи и на минуту показывают вам большую психологическую драму, которая сопутствует этому внешнему детективу. И сила картины заключается именно в том, что эта психологическая драма, возникающая и переплетающаяся с этим детективом, и привносит в этот жанр своеобразие, которое детективу не свойственно, и благодаря этому это произведение делается более оригинальным и интересным для нас.
Какие наиболее сильные места в этом фильме? Как раз те места, которые переплетают детектив с большой психологической драмой.
Возьмем кусок объяснения Ксении с Кочиным. Объяснение сделано прекрасно, актеры прекрасно сыграли, они по-настоящему волнуют, но тем не менее они не уводят нас от детективной линии, оно полностью в ней лежит.
Еще сцена прихода Кочина к следователю, где идет объяснение и он раскрывает свою драму, эта сцена является лучшим куском в картине. Это место, которое по-настоящему волнует и которое сыграно с моей точки зрения безукоризненно.
Я не буду приводить еще ряда примеров, иллюстрирующих это положение. Мне сейчас хочется отметить второе свойство этой картины, которое отличается от того детектива, который привыкли видать в романах Конан-Дойля и ряда законодателей детектива.
Что здесь очень важно? Важно напряжение мысли, которое сопутствует действующим лицам в фильме. Возьмем сцену, которую блестяще проводит Жаров, сцену когда он приезжает в кафе. Он ее ведет с большой легкостью, но за этим все время ощущаешь пытливую, напряженную мысль следователя, который пытается проникнуть в обстоятельства, и для которого они постепенно проясняются. Этот двойной пласт с поведением и мыслью, который ведет в данном месте образ, дает необычайную выпуклость образу.
Первый допрос. Блестяще сделан Галкин. И Ларцев и Галкин являются не только следователем и преступником. По закону жанра, по существу дела нужны были простые и четкие действия для того, что-бы изобличить врага. Важно не это. Следим мы не за этим и напряжение создает не это. Напряжение создает состояние и мысли этих людей. Это, по существу, психологическая охота. И это наиболее ценное и наиболее важное. Галкин все время врет. Но вы все время почти готовы поддаться на эту ложь. И в этом необычайный интерес этого образа. До последнего момента вы где-то чувствуете что он вышел. Только с другого бока раскрывается Галкин опять как враг. То-же самое у Ларцева, когда он вот-вот готов подойти с этого бока и Галкин выворачивается и ‹…› Ларцев с другой стороны берет в тиски.
Эта психологическая игра отличает этот фильм от <обычного?> детектива, поднимая его на высоту.
Что мне кажется еще чрезвычайно ценно в фильме, что делает фильм превосходным. Это не столько игра актера каждого в отдельности, а это закономерная ансамблевая игра в картине. Несмотря на то, что образы идут по разным линиям, они едины.
Все это делает картину превосходной, действительно очень оригинальной и для нас особенно ценной.
(Аплодисменты).
тов. РОШАЛЬ. —
Я хочу сказать два слова. Мне хотелось в этой картине отметить для себя важный момент, который считаю чрезвычайно существенным.
Вот мы видели картину «Великий гражданин». Мы видели там большой разворот характеров и образов, рисующих предел человеческой подлости. И в этой категории образов, очень интересных и ярких в картине, считаю должен занять свое место (включаясь в этот раскрытый большой, широкий круг образов врагов) должен и может занять в этом кругу Галкин. Я думаю, что если вся картина в целом интересна, хороша и умна, то образ Галкина в ней сильней, и сильней больше всего философией оправданной и глубокой. Галкин это не только детектив, это огромный круг ассоциаций, связанных с творчеством самого Олеши. В этом человеке вы чувствуете необычайную правду его лжи. Весь комплекс образа Галкина почему силен и интересен, когда он какие-то свои мечты высказывает вслух? Он прикрывается и это цветет как его идеал. Он все время говорит о тяжелом прошлом. И все сцены с Галкиным, который всю картину просидел на стуле, полны силой столкновения двух различных образов, разных понятий всех качеств человека. Это сила галкинского образа. Это первое.
Второе. Мне кажется, что в сценах, которые сделаны между Лебедевой и инженером Кочиным, если одна необычайно ‹…› интересная находка, найденная и режиссером и сценаристом. Все время эти сцены полны обреченной трепетностью. ‹…› сцена, когда Ксения ищет винтик, когда Кочин поправляет ‹…› у них сразу за нормальным течением сцены чувствуется тревога и поэтому интересно следить за раскрытием их ‹…› действий. И ее тревога в этой сцене чувствуется. Умение сделать картину в определенном настроении, это огромное мастерство. И картина эта полна прекрасного и умного настроения. И в этом большая удача картины и большое понимание трех человек, делавших картину — Олеши, Мачерета и Гелейна.
Я думаю, что следовало-бы работу Гелейна отдельно <разобрать>. Мы привыкли говорить, что «хорошо снято». Есть много картин, которые хорошо снимаются. Замечательная работа Гелейна, это свойственное ему качество работать выразительными средствами.
И художник Бергер понял эту атмосферу, которая <создана?> фильмом. Он работал мягко, нет резких рывков, имеется хорошая углубленность, свойственная новелле.
Надо отметить в этой картине отсутствие масс. В этой картине нет массовок и нет изобилия людей, действует всего несколько человек. И здесь оператор работал мягко, с <хорошими?> портретами персонажей, а замечательно снятыми интерьерами. Это заслуга Гелейна.
Последнее. Есть еще одна очень приятная неожиданность. Это в маленьком эпизоде, в котором играют два актера Кмит и Гаврилко. Тут то, что делает Гаврилко, <различает> настоящего, способного и очень нужного в кинематографии человека. В ней хорошая сдержанность, ясная выразительность, и в этом маленьком эпизоде все, что можно было сделать, сделано. И этот эпизод снят жизнерадостно.
Я не очень согласен с тем, как играет Кмит. Чего не могу сказать в отношении Гаврилко.
В заключение я хочу сказать следующее. Мы видим не лучшую работу Мачерета. Кто видел первый вариант картины «Вальтер»[12], тот видел его лучшую работу. Я почему об этом говорю? Не для того, что-бы сказать о том, чего люди не видели, а чтобы сказать, что я знаю, что может Мачерет сделать. Эта картина — разбег, к большой, серьезной картине.
Мачерета как режиссера мы знаем. Как мастер этой картины показал, как в трудной новелле, где так легко скатиться в пошлость, штамп, он сумел сохранить ум и интеллект мастера. Затем у Мачерета, превосходного производственника, очень хорошо работал весь коллектив, который сделал картину по-стахановски и они должны двинуться к большой, серьезной теме.
Победа в данном жанре безусловна. Но дальнейший путь Мачерета к большому, широкому полотну, где все качества мастера раскроются по-настоящему, полнокровно.
В этой картине мы имеем настоящее, своеобразное произведение, по которому придется много разговаривать.
Мы видели «Великого гражданина» и в этом жанре ряд попыток решения картин с вредителями. «Великий гражданин» работает в одной манере, эта картина работает в другой манере.
Картина Мачерета сделана целиком в искусстве. И за то, что картина оказалась целиком в искусстве, поздравляю Мачерета и весь коллектив съемочной группы. (Аплодисменты).
тов. МАЧЕРЕТ (аплодисменты):
Сейчас время очень позднее и поэтому я буду очень краток и буду говорить только о самом главном.
Прежде всего я должен сказать, что это был черный хлеб. Я и коллектив принимались за картину неохотно. Я был врагом пьесы «Очная ставка». И был очень неприятно поражен, когда я вдруг узнал, что именно мне придется работать на этой вещи.
Но делать было нужно. И у меня возник задор, творческий задор. Ибо тема пьесы важная, нужная и хорошая. И меня подстрекали на то, что-бы я сделал ее хорошо. Мне помогли, создали все условия для того, что-бы она получилась хорошо. Мне не говорили того, что не было. Мне говорили, что сценарий плох и взывали к моему чувству производственной гордости, что я должен сделать хорошую картину.
И мне в этом помог мой давнишний друг и приятель по работе Олеша (аплодисменты).
Помог он мне не потому, что сердце ближе моего лежало к этой «Очной ставке», от которой отправлялись, а помог потому-что понял в каком трудном положении я мог очутиться. И за эту помощь приношу публично огромную, дружескую благодарность.
Товарищи, о чем пришлось нам думать тогда, когда приступали к переделке неверного, нехорошего сценария, данного в то время? Выходило как-то так, что шпионы и диверсанты это не исключение, а нечто вроде принадлежности нашего быта. Ловля шпионов это такое занятие как быть стахановцем. Шпионаж и диверсия и люди, которые отдают им свое время и жизнь это явление далеко не бытовое, а исключительное. И эту исключительность хотелось подчеркнуть, и ни на одну секунду не хотели сделать принадлежностью быта. Поэтому стал вопрос отправительной трактовки этого дела в плане детектива. Мы как-бы хотели обратиться к зрителю говоря — это случается не часто, но все-таки тем не менее должны быть готовы.
К этому сводились желания и этим был определен стиль и жанр картины.
Я благодарен т. Дубровскому, который помог избежать резкости когда говоришь слово «детектив» и когда трепетная гордость возмущается. Это жанр, который может иметь проникновение в среду советского зрителя. И я этого жанра не постыдился. Это не значит, что я делаю себя поборником этого жанра на всю жизнь. Я выступаю перед вами не впервые и вы знаете, что меня нельзя заподозрить в комплиментах начальству. Я говорил резко относительно того, что было проделано рядом людей по отношению к моим предыдущим работам, было неверие, мешавшее мне работать. А сейчас я констатирую, что в этой работе кроме помощи ничего не видел от руководства. Это была настоящая помощь и за нее я руководству благодарен. Это для меня было впервые. Были и споры, даже такие, в которых я оказывался не прав. Как это было, например, с известной сценой, связанной с евреем. Это в том месте, где Гуревич направляется в НКВД. Я так боялся переевреивания жанровой сущности этого материала, что допустил в этом перегиб. И правильно поправили меня в этом вопросе товарищи из Комитета, в частности товарищ Дубровский, с которым не мало сломали копий во время этого разговора.
Я должен сказать следующее, что высокое счастье, которое мне доставила вот эта самая работа, заключается не только в этом, а в том, что весь коллектив окружавший меня и в особенности оператор Гелейн (вообще трудно сказать в особенности, потому-что эта радость относится и к художнику Бергеру), что этот коллектив сроднился и дал возможность всем нам справиться с очень трудной задачей.
Я был рад тому, что одну из основных ролей возложили на актера Жарова, очень талантливого актера, что мне довелось работать с ним рядом в условиях несколько измененных для его обычного творческого пути. То же самое я могу сказать о талантливой актрисе Орловой, которая работала тоже в измененных условиях, для ее творческого пути. И для них и для меня это явилось высокой удачей, доставившей нам в результате подлинное творческого наслаждение.
Неверное, несправедливое, а в принципе правильное заявление Жарова. Вы говорите, что после того как режиссер окончил с вами работу, он забывает о вас. Вы не правы и неверно думаете по этому вопросу, во-первых вы тот основной герой, интересами которого дышит фильм. Конечно, можно допустить те или иные ошибки, но в данном случае речь идет об ансамбле. Жаров забывает об ансамбле, о некоторых <моментах?>, которые сидят не только в нем, но в общении с другим человеком. Когда Жаров сетует об одной сцене, он забывает что его партнер был плох, и надо было этого оглупляющего его партнера не помещать. И был спасен общий ансамбль. Эгоцентрически расценивать эти вопросы нельзя. ‹…›
Я хочу сказать, что я впервые с легким сердцем без претензий, без угрызений кончаю картину ибо был окружен вниманием, прекрасным творческим коллективом и блестящим коллективом актеров, которые доверили, в пределах данной картины, свои судьбы. Если удалось в какой-то степени оправдать их доверие, то я счастлив.
(Аплодисменты).
Стенограмма дискуссии по картине «Ошибка инженера Кочина» в Доме Кино. 17.11. 1939 // РГАЛИ. Ф. 2923. Оп.1. Ед. хр. 52.
Примечания
- ^ Пудовкин Всеволод Илларионович (1893-1953) — режиссер, актер, теоретик кино.
- ^ Александров (Мормоненко) Григорий Васильевич — режиссер, сценарист.
- ^ Красноставский Михаил — сценарист.
- ^ Дубровский Александр Митрофанович (1899- ?) — режиссер, сценарист.
- ^ Пырьев Иван Александрович (1901-1968) — режиссер, сценарист.
- ^ Жаров Михаил Иванович (1899-1991) — актер театра и кино, режиссер. Исполнитель роли следователя Ларцева.
- ^ Райзман Юлий (1903-1994)- режиссер, сценарист.
- ^ Рошаль Григорий Львович (1898-1983) — режиссер.
- ^ Мачерет Александр Вениаминович (1896- 1979) — режиссер, сценарист, теоретик кино. Режиссер фильма «Ошибка инженера Кочина».
- ^ «Очная ставка» (1937) — пьеса бр. Тур и Л. Шейнина
- ^ «Очная ставка» (1938) — спектакль в постановке М. Жарова на сцене Камерного театра.
- ^ Первоначальное название фильма А. Мачерета «Болотные солдаты» (1938) — сценарий Ю. Олеша и А. Мачерет.