Фильм был поставлен на киевской киностудии «Украинфильм» в 1936 году^[1]. Производству картины предшествовала обширная кампания в прессе по обсуждению сценария Олеши. С августа 1934 года по сентябрь 1935-го на первую «пьесу для кинематографа» Олеши опубликовано было не менее пятнадцати откликов^[2].

Несмотря на разнообразие мнений, к постановке фильма руководство Киевской киностудии приступило с энтузиазмом, он был «наперед зачислен в разряд выдающихся работ студии»^[3]. На картину потратили больше средств, чем на любую другую за весь предшествующий советский период^[4]. Во время съемок «фильм был окружен особым вниманием, повышенным интересом»: в павильон приглашали репортеров; заключили договор с трестом «Союзкиноэкспорт» на изготовление экземпляра на французском языке; проходили «нетерпеливые просмотры только что отснятого материала»; в газетах часто писали о съемках^[5]. Однако уже тогда в откликах о незавершенной картине «восхищение режиссурой, актерами, оператором смешивалось с недоумением, вызванным необычностью языка фильма, а порой и с раздражением по поводу надуманных, непонятных ситуации»^[6].

Картина была фактически закончена во втором квартале 1936 года^[7]. 10 июня вышло «Постановление треста «Украинфильм» о запрещении фильма «Строгий юноша», которое было опубликовано через полтора месяца^[8]. Пять первых пунктов детального разъяснения причин запрета характеризовали идеологическую порочность ленты. Шестой пункт касался художественной стороны. В соответствии с постановлением А. Роома сняли с режиссерской работы в кино, Ю. Екельчику объявили выговор, заместителя директора киевской киностудии по художественно-производственному отделу уволили с руководящей работы в студии и так далее. Кроме указанного документа в том же номере газеты «Кино» были помещены два негативных отклика на запрещенный фильм.

«Строгий юноша» стал появляться на экранах только через тридцать лет после создания, с середины 1960-х^[9].

Судьбе картины — ее первоначальному одобрению, полному и беспрепятственному завершению и неожиданному запрещению — находится несколько возможных объяснений.

Представляется, что изначально будущий фильм воспринимался как во многом отвечающий задачам, поставленным руководством (в частности, главой киноадминистрации Б. Шумяцким^[10]) перед кинематографией в середине 30-х годов. Во-первых, здесь поднималась «генеральная тема советского искусства» этого периода — создание «новой социалистической личности»^[11]. Во-вторых, сценарий написал известный писатель, а работа признанных литераторов на пользу кино всячески приветствовалась, так как должна была повысить качество производимых картин. В-третьих, по жанру «Строгий юноша» удовлетворял задаче создания интересных зрелищных фильмов^[12] и находился на пересечении трех «зрелищных» жанров: драмы (драматическая ситуация любовного треугольника), комедии (смешные персонажи и ситуации, ирония) и сказки, фантастики (клиника доктора Степанова и многие другие элементы картины указывают, что действие происходит в идеализированном будущем). Однако, несмотря на то что лента номинально соответствовала нормам, она была запрещена. Что-то в ней шло вразрез с официальными требованиями.

По мнению директора студии «Украинфильм», подписавшего постановление, картина не исправила недостатков сценария, а усилила их. Точнее было бы сказать, что «недостатки», которые должны были исчезнуть при экранизации, оказались просто перенесены из сценария в картину. Дело в том, что внимательное сопоставление сценария и фильма со всей ясностью показывает, что сюжет, герои и их идеологическая позиция с беспрецедентной точностью заимствованы из литературной основы. Изменений при постановке в материал сценария внесено было мало. Известно, что Олеша и Роом вместе работали над сценарием во время поездки в Одессу летом 1934 года^[13], — это позволяет утверждать, что окончательную концепцию они заложили уже в сам сценарий и она не нуждалась в изменении в процессе съемок.

Заметим, что фильм запретили, главным образом, потому, что идеологическая позиция героев картины (выраженная как в их взаимоотношениях, так и в их высказываниях) показалась сомнительной^[14]. Большинство пунктов постановления касались идеологии фильма и его идеологически неправильных героев. В частности, в постановлении указывалось, что «мудрствования авторов фильма... о вечной обреченности человечества, о том, что и при коммунизме, как и при капитализме, над человеческой судьбой будут довлеть страдание и страх смерти... — являются перепевом идей философского пессимизма, направленных против коммунистических идеалов революционного пролетариата».

А также:

«В системе образов фильма комсомольская молодежь изображена так, что фильм в целом звучит как пасквиль. ...А. Роом изобразил советскую молодежь, комсомольцев как людей, лишенных воли, действенности, революционной страсти, неспособных дать отпор классовому врагу..., рабски преклоняющихся перед „гением“ Степанова».

Но опять-таки картина осталась верной сценарию. Представляется, что дело здесь не столько в том, что режиссерская трактовка, как сказано в постановлении, превратила оригинальный материал в не соответствующий требованиям, сколько в том, что сам материал, который в 1934-1935 гг. мог широко обсуждаться, с энтузиазмом экранизироваться и экспортироваться, в 1936 году оказался неприемлемым^[15].

Другое объяснение тому, как экранизация могла «усилить недостатки» сценария, следует искать в своеобразии стилистики «Строгого юноши». Ведь вместо ожидаемой пропагандистской ленты, руководство кинематографией получило «странный» фильм, произведение искусства, спорное и даже экспериментальное, особенно же неуместное на фоне «дискуссии» о формализме и натурализме, проходившей одновременно с окончанием работы над фильмом. В постановлении сказано:

«При постановке фильма допущены грубейшие отклонения от стиля социалистического реализма. Формалистические выкрутасы, безвкусная стилизация, погоня за внешней красивостью — наложили резкий отпечаток на фильм, в частности на такие кадры, как сцена на стадионе, сон Гриши Фокина, сцена за кулисами театра и т. д. Оператор тов. Екельчик, целиком подчинившись этой стилевой установке А. Роома, придал своей фотографии те же черты эстетства, стилизаторства, мистической бесплотности форм»^[16].

Вероятно, именно стилистическое решение картины сделало экранизацию сценария Олеши неприемлемой. Более того, создатели картины не могли не осознавать, что некоторые элементы выбранной стилистической трактовки обязательно разойдутся с требованиями периода, и тем не менее не отказались от подчеркивания формальных моментов. ‹…›

Белодубровская М. Эксцентрика стиля в фильме А. Роома «Строгий юноша» // Тыняновский сборник. Вып. 12. М.: Водолей. 2006.