Я не стану производить сверки фильма и рассказов Зощенко — это дело зощенковедов. Не каждый из нас помнит наизусть каждый рассказ Зощенко, и не каждый, идучи на Гайдая, перечитал Зощенко. Да и дело не в совпадениях и разночтениях, не в купюрах и добавках, не в отступлениях от текста Зощенко или его сюжетных коллизий. Как всегда в таких случаях, важен контакт по линии тона, ритма и духа (а дух в кино — это ритм и тон).
Контакт этот есть в игре В. Невинного. Как будто и жулик перед нами и человек. Тоска проступает, усталость. Оттого он собой так и вертит и других впрягает в эту круговерть, чтоб забыться, чтоб заглушить сосущего внутри червя. Всех вроде одурачивает и околпачивает, а пуще иных — себя. Смеешься, закатываешься от смеха, но, уставши и утомившись, отходишь и вспоминаешь: грустно. Вот вам и смех с зощенковской подкладкой печали, сочувствия «бедному человеку» (это его слова), который запутался, закрутился, и не знает, зачем на свет родился. И если дано ему об этом подумать — смерть это для него духовная или, наоборот, начало иной жизни. Зощенко, как правило, оставляет своих героев на пороге вопроса. Сами они этого вопроса не задают, задают его — неслышно — автор и читатель. Одним словом, предлагается вопрос, а ты уж там сам думай: хочется думать — думай, а не хочется — веселись. Свобода выбора есть в этом предложении, и она-то — пуще неволи.
Прекрасен и так же сострадателен в новелле «Забавное приключение» Олег Даль. Мне кажется, техника этого актера достигла совершенства. Он все может и нигде не оступится, не переборщит. ‹…› Ритмически О. Даль очень совпадает с Зощенко: печаль, отчаяние, брызжущий смех — все ему дано. Так и играет он своего героя — фанфарона из фанфаронов, дурака и пошляка, труса и «рыцаря» — и все же человека. Блаженная глупость , как тень, сбегает с лица, и загнанность, затравленность проступают на нем, оно просит пощады и — мига достаточно! — вновь смеется. В фарсовом контексте фильма О. Даль одновременно и фарсов и трагичен. Он «выскакивает» из смеха Гайдая и попадает в смех Зощенко. ‹…›
В пародию свадьбы (новелла «Свадебное происшествие». — Примеч. ред.) вплетается вовсе не пародийный звук. Он как бы обернут пародийными одеждами (ибо смех все гремит и гремит), но внутри его слышится зощенковское: «Романтизму теперь нет... нет романтизму...». Слова эти произносит пьяный тесть жениха —
Г. Вицин. Они, как рефрен, произносятся в новелле несколько раз. Г. Вицин произносит их будто бы и с выражением, но слова эти теряются в общем штампе его игры. Играет он забубенного пьяницу, который уж тем только и должен быть смешон, что пьян. У Зощенко же это пронзительный звук всей пьесы. Он и пронзает собою эту чертовщину под видом свадьбы, этот шабаш на уровне районного городка. Смех Зощенко здесь идилличен — он и вышучивает старый «романтизм», и скорбит по нему, и тешится над «нежными чувствами», и алчет их. ‹…›
Но все это я, может быть, придумал. Свадьба у Гайдая поставлена с гиком и свистом, с цыганскими песнями (очень хорош здесь С. Филиппов), с битьем посуды и физиономий — что часто случается и у Зощенко. Но гром посуды тут сильней сочувствия. Здесь властвует стихия «Крокодила», — недаром в перерывах между новеллами появляются иа экране обложки сатирических журналов конца двадцатых — начала тридцатых годов. Смех Гайдая строго привязан к этой эпохе.
Обложки журналов не случайная находка, а временной фон и оповещение о стилистике смеха. Смех разоблачающий, смех кипящий, смех, обнажающий уродства и несовершенства‚ — вот каков здесь смех. Он социально конкретен и исторически ограничен. В этих пределах воображение Гайдая не знает границ. Он щедро сечет и хлещет, не жалея актеров, заставляет их валяться в пыли, дрыгать ногами, падать с лестницы и т. д. Гайдаевский комедийный цирк представлен здесь в своем полном ассортименте. Он нам уже знаком, мы это уже видели, но все равно смеемся, как смеемся до сих пор немым лентам, где герои падают в тесто, обмазывают друг друга пирожными и повисают на подтяжках. Я недаром вспомнил немое кино, есть что-то общее по рисунку между ним и рассказами Зощенко. И не зря они, наверное, совпадают во времени.
Но вернемся к Гайдаю. Гайдай остался Гайдаем, как и должно было быть. Он сделал все, что мог. И все сделали актеры. Что же касается смеха, то он все время раздваивался и расслаивался, он как бы существовал в двух строго отграниченных друг от друга плоскостях, хотя, казалось бы, это был один смех...
Золотусский И. Не может быть. Смех Зощенко и смех Гайдая // Советский экран. 1976. № 1.