Зощенковские рассказы о Ленине — попытка новейшего завета для нового человека, для первых послереволюционных христиан. ‹…›
Ленин режиссируется в зощенковских притчах как жесткий, но справедливый, великий, но скромный, всех устрашающий праведник, помнящий (см. последний рассказ цикла) давным-давно не актуальный завет «не убий». Сверхостроту он приобрел накануне войны, не только уничтожившей, но и морально сломавшей миллионы людей. ‹…›
В финале цикла «Леля и Минька» Зощенко признается, что следовал отцовскому завету все делать «с учетом изменившейся обстановки» и поэтому избежал соблазна писать по старым правилам, ведь «изменилась жизнь и публика». И «был до некоторой степени счастливым». Но напоследок Зощенко наносит контрудар: «Впрочем, еще в древние времена один мудрый человек (которого вели на казнь) сказал: „Никого нельзя назвать счастливым раньше его смерти“. Это были тоже золотые слова».
Поскольку на то, чтобы стать счастливым раньше смерти, Зощенко положил жизнь в буквальном смысле слова, он должен был еще и преподать уроки изживания самого страха перед жизнью.
Все рассказы о Ленине скованы, как одной цепью, этим мотивом.
Отвага Зощенко, не написавшего ни строчки о Сталине, необоримое чувство опасности героев его цикла о Ленине замаскированы многосмысленностью его трагикомических притч для детей и взрослых, трактовка которых зависит от... интонации и жеста рассказчика. ‹…›
Все рассказы о Ленине — это притчи о мифологии восприятия «положительной нормы» как абсурда.
Среди душераздирающих воспоминаний о детстве в «Перед восходом солнца» есть одна, как мы бы сегодня сказали, концептуальная картинка. Оставшись один дома, мальчик решил облегчить жизнь рыбкам, плавающим в аквариуме, вытащил их из воды, и они околели. Пришла мать и, увидев плачущего ребенка, сказала: «...не притворяйся идиотиком. Рыбки созданы, чтобы жить в воде». Я горько плачу от обиды. Я сам знаю, что рыбки созданы, чтобы жить в воде. Но я хотел избавить их от этого несчастья». Нормальное существование рыбок казалось ребенку (испытывавшему к тому же ужас от воды) безумием. Но этот случай — в каком-то смысле метафора предназначения Зощенко (как он его понимал), пытавшегося «обустроить» среду обитания нового человека, которого невозможно вытащить из петли бесконечного идиотизма, как рыбок — из воды. Задохнется.
Зощенковские рассказы для детей и детские рассказы о Ленине написаны для инфантильных взрослых, для первых послереволюционных христиан, которые еще не приобщились к библейским заповедям. ‹…›
Сквозь цикл «Леля и Минька», построенный как иллюстрация заветов: не укради, не лжесвидетельствуй, чти родителей своих
и т. д., проходит мотив, все более — по мере «оздоровления» писателя — насущный для Зощенко, мотив будущего одиночества, связанный в первую очередь с его отлучением от читателя.
Рассказ «Тридцать лет спустя». «Мои родители очень горячо меня любили, когда я был маленький. И они дарили мне много подарков. Но когда я чем-нибудь заболевал, родители буквально тогда засыпали меня подарками... А моя сестренка Леля почти никогда не хворала. И она завидовала, что я так часто болею». Тогда Леля решила притвориться больной. Обман раскрылся, девочку крепко наказали, лишив подарков на целый год, а мама сказала: «Это ненормальная и даже сумасшедшая девочка. Иначе я не могу ничем объяснить ее поступок». Прошло тридцать лет, и Зощенко понял, что обманула она «для чего-то другого». Он поехал к сестре в Симферополь, и она призналась: «...я хотела, чтобы и меня так же, как тебя, все любили и жалели, хотя бы как больную». Ведь это кажется, что любят только храбрых, сильных, умных. На самом деле — больных. В прямом и переносном смыслах. В детском рассказе «Самое главное» формулируются универсальные, в том числе и советские, ценности. «Только храбрые люди хорошо живут на свете». А хорошо живут те, «кто побеждают врагов, тушат пожары и отважно летают на самолетах. И за это все любят храбрых людей. И все их уважают. Дарят им подарки и дают ордена и медали». Но бесстрашие в зощенковских рассказах приобретает внебытовой экзистенциальный смысл. Все любят только самых лучших или самых худших, а не «просто» человека.
В 1928 году Шкловский дает метафору грандиозной роли Зощенко, самого популярного русского прозаика, который «имеет хождение не как деньги, а как вещь. Как поезд». Этот метафорический поезд добрался до сегодняшнего дня и выпустил из вагона Леню Голубкова. Если зощенковские гротесковые — сюрнатуральные персонажи довоплощали образ его читателей, то нынешний человек улицы — главный персонаж рекламы, вызывающий презрение культурной публики, материализовался в... деньги. Зощенковский поезд — реальная вещь — трансформировался в фантомные деньги, с помощью которых Леня Голубков, Иван-дурак, надеялся соединить свою американскую мечту с халявой по-русски и таким образом преодолеть собственную социальную маргинальность. Не в том смысле, чтобы стать «героем», а чтобы быть просто нормальным человеком.
«Вася, как вы думаете, о чем поет соловей? На что Вася Былинкин обычно отвечал сдержанно: — Жрать хочет, оттого и поет».
Абдуллаева З. Притчи для детей и взрослых // Искусство кино. 1995. № 7.