Я хотел работать в кино весьма давно. Еще десять лет тому назад начались мои первые опыты в этом деле. И я помню, как всякий раз товарищи писатели отговаривали меня от этого, и говорили, что это есть унизительное дело для литератора, потому что все ненужные поправки и переделки не только затрудняют работу, но и лишают всякого желания работать дальше. Также был разговор о том, что для человека творческого это есть нечто зачеркивающее все его возможности. Были разговоры и о том, что писатели, может быть, приглашаются только из вежливости и, видимо, писатели не нужны, а достаточно иметь в кино профессионалов сценаристов, которые с готовностью соглашаются на все переделки и не высказываются против различных изменений, не показывают своего свободолюбия и своих обид.
Когда я спрашивал — почему же писатели все-таки начинают работать в кино, эти люди говорили, что для них это лишь заработок, так называемый отхожий промысел, и происходит все это по мотивам чисто материальным. Нужно сказать, что такие разговоры были весьма часты.
Мои первые работы в кино относились к давнему времени. Это были поправки в сценарии «Горячие денечки», затем был незаконченный сценарий «История одного города» (по Салтыкову-Щсдрину), был и еще один сценарий. Все это показывало, что, может быть, кино действительно обойдется без литераторов, и что, может быть, они действительно не нужны.
И вот судьба столкнула меня опять с кино по прошествии десяти лет. И я понял, что все эти подозрения неправильны и неосновательны. Напротив, я убедился, что литераторы по-настоящему и серьезно привлекаются к работе в кино, я увидел самое бережное и внимательное отношение к литераторам.
И полтора года я провел в сценарной студии, и увидел, в чем дело, на чем основаны все подозрения литераторов. ‹…› Я увидел поразительную вещь, что все поправки (за исключением небольшого числа) зависят от того, что литераторы не знают этого производства, что производство чрезвычайно трудное — кинодраматургия, и часто идет вразрез с привычным производством писателя, и что все
беды[, которые] происходили и происходят, зависят оттого, что литераторы не овладели этим производством. Те разговоры о том, что можно писать не по правилам, это неверные разговоры, то есть писать можно не по правилам, тут могут быть находки, но если человек пишет не по правилам, то он должен знать правила, только тогда работа будет профессиональной‚ а иначе из дилетантизма человек не выйдет, если он не знает правил драматургии. Правила драматургия — это есть особое собрание человеческого ума. Нужно понять те законы, которые существуют в кинопроизведении. ‹…›
Я работал в сценарной студии и с ясностью убедился, что все беды происходят от непонимания, неточных знаний этого сложнейшего производства. Все обиды и осложнения писателей напрасны, на их совести больше грехов, чем на совести сценарной студии, в которой я не видел примеров вкусовщины. У меня не было ни одного случая, когда бы я был огорчен от неправильных действий Сценарной студии. Но значит ли это, что все обстоит благополучно? На опыте своей работы я столкнулся с обстоятельствами, которые меня ошеломили. Это был первый удар, который я получил, и он был связан со сценарием «Партизаны», который мне дали для переработки. Он был неполноценный, и не был художественным произведением, он был талантливо написан, но без всякого знания производства, как мне показалось. Хотя надо сказать, что сценарий писал опытный автор. И меня попросили переработать этот сценарий в короткое время. Эти была одна из первых моих работ. Я делал ее с увлечением, сделал хорошо. Я делал ее так, что мог издать эту вещь под своей фамилией в любом издании. Я получил комплименты от художественного руководства, в приказе по студии была объявлена благодарность за быструю хорошую работу. Я думал, что первый мой шаг так удачно начался и что совершенно безоблачно сложится дальнейшая моя судьба. Но ничего подобного. Как только сценарий был одобрен, начались мытарства. Сценарий дали Барнету. Барнету сценарий понравился, и он стал делать режиссерский сценарий. Я ему не мешал, он его сделал немного другим языком, я думал, что так ему нужно для производства, и ему не мешал, так как уважаю работу режиссера. Сценарий очень понравился актерам, очень понравился Марецкой, и о нем было много разговоров. Потом в один несчастный день сценарий попал к другому режиссеру, и он этот сценарий окончательно сломал, и хотя он мой хороший товарищ, но я должен сказать, что у него хватило цинизма сказать: «Знаешь, Миша, я так переделал твой сценарий, что от него ничего не осталось». Мне говорили как о торжестве, что ничего не осталось. Я не говорю о своем самолюбии, отдельные неудачи меня не ошеломляют, но это все-таки меня ошеломило. Я не пошел смотреть этот сценарий и не пойду, и вовсе не из-за обиды, а из-за того, что в литературе такого обстоятельства быть не может, и не должно быть таких случаев в кино. Это мое точное убеждение, и я хотел было немедленно расстаться с кино, потому что это дело невозможное.
Я написал три кинокомедии. Одна кинокомедия, написанная неопытной рукой, называлась «Опавшие листья». Она была пропущена Сценарной студией, и были сказаны по поводу ее комплименты. Я никого за язык не тянул. Шкловский мне сказал, что мы сделали тебе комплименты. Если это расценивали как комплименты, то мне было оскорбительно. Я плюю на эти комплименты, они мне не нужны. Это была серьезная работа. Я был сам повинен в этом сценарии, я неумело его написал, и с точки зрения просто каких-то кинематографических законов я сделал неправильно. И у меня тут никаких претензий не было.
Но второй сценарий — это по фронтовым материалам, название было «Трофим-бомба». Теперь он называется «Солдатское счастье». Я считаю, что сделал его удовлетворительно. Сценарная студия мне помогала в этом очень значительно. Этот сценарий был утвержден Кинокомитетом и должен быть в производстве. Но вот прошел уже почти год после того, как я его написал, и у меня снова остается какое-то огорчение и непонимание, как может это произойти. Я подумал, что, может быть, собственно, это должно происходить по двум причинам: либо нужно шаблонное произведение, либо снова я не учел какие-то производственные мотивы; либо и то и другое. Как будто с этим сценарием дело обстояло хорошо. Я уже беседовал с товарищем Андриевским (Стерео-кино), который показал мне, как он будет его делать. И все же у меня есть какая-то неуверенность, а, может быть, он не будет делаться. (Смех в зале.)
Год я соглашаюсь ждать, но два года ждать не хочу. (Смех.) Потому что война кончится, и сценарий будет не нужен, потому что он на фронтовую тему, связанную с войной. Мне казалось, что таких тем мало и такая тема нужна и необходима даже. Год тому назад я писал о смекалке на войне. Я считаю, это значительная тема. Тема была интересная, и жалко, если она погибнет. Но у меня нет уверенности, что сценарий будет делаться. И у меня опять огорчение.
К сценарию отнеслись очень бережно, приняли хорошо, и я хотел бы, чтобы это бережное отношение было и по линии производства.
И третий сценарий я написал. Я его, вероятно, не доделал. Но я его доделаю: сделаю все изменения и поправки и, может быть, мне это удастся.
Вот беды, которые со мной произошли в кинематографии. У меня была и сейчас есть возможность расстаться с кинематографией. Но я не хочу. Это не в моих привычках — уходить с поражением. Я хочу уйти с победой.
Мне хочется еще написать сценарий, комедию, помимо тех, которые я сделал. Довженко предложил мне одну интересную работу, я еще, вероятно, возьму, так что бои еще продолжаются.
(Аплодисменты.)
Совещание кинодраматургов, писателей и кинорежиссеров, созванное комитетом по делам кинематографии про СНК СССР.
14-16 июля 1943 / Выступление Зощенко // Живые голоса кино. Говорят выдающиеся мастера отечественного киноискусства (30-е — 40-е годы). Из неопубликованного. М.: Белый берег, 1999.