Считаю очень плодотворным намерение редакции «Искусства кино» непосредственно вслед за Иваном Сергеевичем Тургеневым обратиться к проблеме «отцы и дети» в свете их «жизни в искусстве».

Когда думаешь над свежепоставленным вопросом, стараешься припомнить краткие резюмирующие формулы, прямо или косвенно с ним связанные и уже известные тебе из прошлой жизни.

Относительно темы данной анкеты не могу не вспомнить два «мо» из разных пьес Н. Эрдмана, под знаком которых прошла моя вгиковская юность. Эти высказывания эрдмановских персонажей я время от времени слышал из уст моих старших друзей и наставников — Эраста Гарина и Хеси Локшиной: «С детства я мечтал быть гениальным, но родители были против». «Где вы учились? А если нигде, то где преподаете?»

В те же годы я познакомился с самим автором этих высказываний.

Я с понятным волнением ждал первой встречи со своим кумиром, не сомневаясь в том, что она должна заключать в себе некие элементы поучительности. В том, что это будет именно так, я уверился уже в ту секунду, когда небольшая компания, предводительствуемая Николаем Робертовичем и включавшая в себя по счастливой для меня случайности — в качестве спутника своего отца — вашего покорного слугу, юного вгиковца, после прогулки по переулкам между Никитской и Арбатом оказалась у дверей ресторана «Прага», услужливо растворяемых швейцаром перед нашим вожатым.

И, собственно, поучительный момент не заставил себя долго ждать.

Давно поймавший себя на том, что мог бы органично сыграть любую из двух старушек с бульварной лавочки из пьесы Маяковского, одна из которых начинала каждую фразу словами: «Как сейчас помню, как раньше...», а другая вторила ей: «А я как раньше помню, как сейчас...», я, как сейчас, помню бутылку водки с матово серебристым заиндевевшим боком в руках Николая Робертовича, помню положение пальцев на стеклянном запотевшем цилиндре — оно было начальной стадией того жеста, которым писатель брал перо, написавшее строгими печатными буквами столько гениальных текстов, — только указательный и средний палец не могли сомкнуться с пальцем большим, так как задача на сей раз у них была другая, притом не менее серьезная... И вот эта бутылка, проделав воздушный путь с задержкой над каждой из рюмок, приближается к моей и вдруг притормаживает свое движение.

Н. Эрдман смотрит на моего отца и заикнувшемуся движению бутылки вторит мягким заиканием речи: «А ч-ч-ча-а-до водку пьет?»

Оценив деликатность классика — в том смысле, что вопрос, относящийся вроде бы ко мне, предполагал обязательное разрешение старшего, я безучастно и невинно, как Святая Цецилия, вскинул глазки в сторону люстры.

И в ту же секунду услышал характерный гаринский голос — Эраст Павлович сидел напротив меня и внимательно следил за бутылкой в руке Н. Эрдмана, поэтому наступившую было заминку тут же разрубил призывом, обращенным ко мне: «Не ханжи!»

Это мое отступление прошу рассматривать как плохо завуалированный упрек редакции в том, что она не включила в свою анкету вопрос о легализации первой рюмки.

Описанная мною история происходила на закате осеннего дня 1957 года. И сейчас мне кажется, что 60-е наступили ровно на следующее утро.

Хржановский А. Отцы и дети. Дочки-матери // Искусство кино. 2000. № 10.