Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Поделиться
Легендарная пьеса и ее автор
«Самоубийца»

...Николай Робертович Эрдман родился 16-го ноября 1902 года, а 20 апреля 1925 года, то есть когда ему было 22 года, 4 месяца и 4 дня, в театре Всеволода Мейерхольда состоялась премьера его пьесы «Мандат». Эта пьеса и этот спектакль сразу сделали автора знаменитым, поставили в ряд с лучшими драматургами. Удивительный, неправдоподобный факт! Я много читал рецензий на этот спектакль. В отличие от почти всех других постановок Мейерхольда критика единодушно высоко, даже восторженно оценила эту. Полемика в основном велась вокруг эстетики спектакля и ее значения для дальнейшего творчества Мейерхольда. Во всех книгах, посвященных его театру и его новаторской режиссуре говорится об этом спектакле. Многие театральные мемуаристы рассказывают о нем. И нигде не выражается никаких эмоций по поводу поразительной молодости автора.

Было время, когда молодость пронизывала все. Было время прекрасного брожения искусств. На известной фотографии «мальчик», как теперь сказали бы, Николай Эрдман стоит рядом с Маяковским и Шостаковичем. Стоит как равный. Впрочем, что говорить, если сам Шостакович родился в 1906-м и, следовательно, ему в 1925-м было девятнадцать! Маяковский в свои тридцать два был рядом с ними «стариком». Фотография сделана несколько позже, но суть в том, что искусство делали молодые и никого это не шокировало. ‹…›

Первое, что отметил тогда Мейерхольд в «Мандате», и с чем была согласна лучшая современная критика, это близость пьесы классическим традициям. «„Мандат“, — говорил он корреспонденту „Вечерней Москвы“, — современная бытовая комедия, написанная в подлинных традициях Гоголя и Сухово-Кобылина. Наибольшую художественную ценность комедии составляет ее текст. Характеристика действующих лиц крепко спаяна со стилем языка» (цитируется по книге К. Рудницкого «Режиссер Мейерхольд»). Это же можно сказать с известным правом и о второй его пьесе «Самоубийца».

Поразительный слух Н. Эрдмана на бытовые «слова» и «словечки», умение экспонировать их, придавая им скульптурность, законченность, очищенность от «магнитофонно» записанного быта (чем грешат порой современные драматурги), блестящее превращение обыкновенной «коммунальной» квартиры в сценическую площадку с почти фантастическим сцеплением персонажей — все это отличало его драматургическое письмо.

В центре комедии — заговор «бывших людей», превращающийся в сцене свадьбы в какой-то вселенский карнавал. Эта сцена в постановке Мейерхольда оказала сильное влияние на целый ряд спектаклей последующих лет, ее присутствие в «генах» театра чувствуется и сегодня.

К. Станиславский выразил свое удовлетворение спектаклем, особенно подчеркнув совершенство выше названной сцены.

Итак, в «Мандате» Н. Эрдман «предложил театру и публике галерею емких и разнообразных типов мещанства. ‹...› Он увлеченно и талантливо демонстрировал современные разновидности мещанина, предлагая новые и новые жанровые зарисовки с натуры, новые комические изломы его психологии» (К. Рудницкий).

Автор одной, но знаменитой пьесы, молодой драматург оказался в центре интересной, насыщенной событиями и полемикой столичной театральной жизни. От него ждали следующей пьесы. Однако он не принадлежал к тем писателям, которые пишут быстро и работают в одном жанре. Его увлекали многие жанры. Он писал сценарии, фельетоны, интермедии... Его манила жизнь как таковая. Он был жизнелюбцем, надевавшим порой маску «сухаря». Кинематограф (тогда еще немой) очень тянул его к себе. В 1927 году он написал сценарий фильма «Митя», в том же году — «Турбина № 3» — заглавие весьма характерное для тех лет, а в следующем — в компании, одно перечисление имен которой уже говорит о ее качествах, — сценарий фильма «Дом на Трубной». Компания же, помимо Эрдмана, состояла из В. Шкловского, А. Мариенгофа, В. Шершеневича и Б. Зорича!

«Мандат» шел. Театры ждали следующей пьесы. И он готовился к ней. Возможно, замысел ее появился у Николая Робертовича сразу же после «Мандата», но достоверно известно, что в 1928 году он иногда говорил о ней...

В 1930 году пьеса была закончена! Ее очень ждали, на нее очень рассчитывали два самых именитых наших театра — Московский Художественный и Мейерхольда. И, наконец, они ее получили!

Пьеса не обманула их ожиданий.

Ее встретили восторженно. Читали не только на труппах, но и в ближайшем окружении театров. Прочитали Горький и Луначарский, дали высокие отзывы. Сразу же взяли в работу. В духе времени Художественный театр и Театр Мейерхольда вызвали друг друга на соцсоревнование — кто лучше и быстрее поставит «Самоубийцу». Сведения об этом появились в печати. Театральный мир предвкушал радость художественных открытий, предчувствовал, заранее переживал театральный праздник. Но...

О чем «Самоубийца»?

Если появившаяся в то же время «Баня» Маяковского (она не намного опередила пьесу Эрдмана) исследовала воинствующего, сановного бюрократа в его столкновении с миром новых идей, с молодежью, проникнутой энтузиазмом строительства будущего, то «Самоубийца» освещает общество как бы с другой стороны. Как и «Мандат», пьеса углубляется в мир мещанина, характерный для нэповских времен.

Творческая манера Эрдмана парадоксальна, действительно впрямую идет от Гоголя. Черты и черточки мещанина рассматриваются словно под микроскопом с тщательностью писателя-психолога. Однако преподносятся они в таком увеличении, что обретают поразительную монументальность, значимость!

Продолжается гоголевская тема «маленького человека» в контрастных условиях советского послереволюционного общества. И у Эрдмана сквозь сатиру и смех, где-то, может быть, на втором или на третьем плане «капают слезы», возникает жалость... ‹…›

Мещанин хочет, чтобы не раскачивалась «лодка истории», чтобы его оставили в покое на его «жилплощади», с его «жалованьем».

В конце концов он хочет стабильности и комфорта. Не такие уж преступные желания! Более того — они естественны, и не боремся ли мы в том числе и за материальное благополучие и за уверенность человека в завтрашнем дне!? Мещанин ведь не тот, кто стремится к этим неотъемлемым благам человека, а тот, кто видит в них, а главное — в самом стремлении — единственный идеал, предел мечтаний, кто это стремление к покою превратил в религию, не замечает собственного скудомыслия и, по выражению Горького, склонен свою «зубную боль считать несчастьем всего человечества».

«Самоубийца» — парадоксальный «перевертыш» гоголевского «Ревизора»! Там — мнимый ревизор, здесь — мнимый самоубийца. Человек-оборотень, человек — лакмусовая бумажка, на которой проверяется и общество и каждый член его в отдельности. ‹…›

В «Мандате» карнавальный апофеоз был в сцене свадьбы, здесь — в сцене прощания и похорон. Мнимых, разумеется.

Один из видных зрителей премьеры «Ревизора» сказал: «...всем досталось!» И про «Самоубийцу» можно это же — «всем»! И суперэгоисту-интеллигенту, у которого нет ни идей, ни совести, но есть неутолимая жажда «возглавлять движение», «быть на виду»; и торговцу-жулику, и псевдописателю, и квасному «патриоту», чей патриотизм густо замешан на чарке, на алкогольном угаре и на атрибутах народности из сувенирных ларьков; и дамам «полусвета», жрицам любви, которых и сегодня хватает; и «пролетарию» вроде Присыпкина из «Клопа», курьеру, возомнившему себя «гегемоном»; и попу, который не верит ни «по вере», ни «по науке», ни по тому, «как оно есть на самом деле»; и дельцу новой формации, который спекулирует на всей этой спекуляции...

Гоголевский Хлестаков достигал апогея своего могущества, пьянея от «толстобрюшки» и открывшегося вдруг — «все дозволено». Однако дальше взяток и желания жениться сразу на маменьке и доченьке его фантазия не шла. Он лишь врал о своем значении в управлении державой. Мнимый самоубийца Подсекальников, обретя бесстрашие перед лицом «смерти», почувствовав себя всемогущим, тоже не знает, куда это «всемогущество» употребить. Его фантазии — блестящая находка автора — хватает лишь на то, чтобы позвонить аж в Kpемль, и, отчаянно перетрусив, сообщить в трубку, что ему не понравился... Маркс! Эти соотношение масштабов символа революции и напыжившегося вдруг в своем «звездном часе» маленького мешанина образует сатирическое замыкание щедринской силы.

Изощренность и виртуозность языковых характеристик, пластика языка достигают в «Самоубийце» новых высот. Речь персонажей становится сюжетом, словесное действие запрограммировано уже в тексте.

Такова эта вторая пьеса Николая Эрдмана в кратком приближении к ней.

...Но на пути к ее воплощению на сцене встали тогда, в тридцатом, административные препоны. Утилитарно-бюрократические взгляды на искусство распространялись в различных инстанциях, имевших отношение к театру. ‹…› Сатире, которой никогда не было легко, становилось труднее. ‹…›

Однако на генеральную репетицию «Самоубийцы» в Театре Мейерхольда неожиданно приехала комиссия во главе с Л. Кагановичем. Спектакль был запрещен. И ни к чему сейчас даже восстанавливать аргументы, на основании которых это было сделано. Нам трудно будет их понять.

Читая сегодня пьесу, видишь ее открытую и откровенную поддержку идеалов Октября, убийственный сарказм сатирика в адрес всего «бывшего», всего «псевдо». Здоровый смех — главное действующее лицо комедии, и рядом «слезы», что придает всей пьесе неумирающий гуманистический пафос.

Думаю, запрет пьесы отразился на всей писательской судьбе Николая Эрдмана (интересный факт — широко пошедший «Мандат» тоже никогда не был опубликован).

Он продолжал работать, продолжал писать. Ушел в кино. Мало кто знает, что ему принадлежит сценарий популярной комедии «Веселые ребята», а также фильма «Волга-Волга», то есть — знаменитых фильмов Г. Александрова. За сценарий фильма «Смелые люди» (1950), весьма популярного в свое время, он был удостоен Государственной премии.

Все так, но душа его принадлежала театру. Интермедии для вахтанговской «Принцессы Турандот», которые по завету основателя театра нужно было вечно обновлять. Писал тексты для Театра на Таганке, но... пьес не писал! Не мог прикоснуться к этому жанру, наверное.

Между тем «Самоубийца» продолжал жить уже самостоятельной и какой-то даже ирреальной жизнью. О пьесе помнили, о ней говорили в театральных кругах. Ее вспоминали. После XX съезда, в шестидесятые годы были сделаны попытки ее поставить. В том же Театре на Таганке. Но какое-то мистическое чиновничье «табу» оказывалось сильнее. И пьеса лежала.

В 1968 году журнал «Театр» сделал попытку опубликовать ее. Я помню, как приходил в редакцию на Кузнецком Николай Робертович и правил пьесу. Ему очень хотелось увидеть ее напечатанной. Что-то уступал в ответ на требования главного редактора, но что-то и поправлял по-существу, желая сделать более компактной в соответствии с требованиями современной сцены.

В конце концов решил, чтобы пьеса была в четырех действиях, а не в пяти, как было в первом варианте, убрал сцену на кладбище, соединив ее с предыдущей. Потом оставил «кладбище», но решил не делать его «действием». Шла работа...

Однако, по неизвестным мне причинам, главный редактор решил снять пьесу из уже сверстанного номера журнала.

Помню драматический день, когда заведующая отделом драматургии, покойная Ольга Кузьминична Степанова должна была сообщить об этом Николаю Робертовичу. Он в этот день собирался прийти в редакцию. Помню, как она мучилась этой миссией. Некоторые сотрудники (в том числе и автор этих строк) решили уйти, чтобы не присутствовать при этой сцене.

В 1970-м году Николай Робертович умер.

В 1982-м ученик Мейерхольда, главный режиссер Театра сатиры Валентин Плучек поставил «Самоубийцу». Текст комедии претерпел ряд изменений, как конъюнктурного, так и композиционного характера. Спектакль прошел, увы, всего пять раз. «Табу» действовало. Время застоя и инертности сказывалось и тут.

И вот, наконец, пьеса вновь на сцене Театра сатиры, и я пишу это предисловие к ее публикации накануне премьеры. Буквально за два дня до нее. Историческая справедливость с неизбежностью возвращает нашей культуре ее ценности. В их числе и пьеса, давно ставшая легендой — «Самоубийца» Николая Эрдмана.

Восстановление текста пьесы представляет собой немалые трудности. Есть первый вариант ее, тот самый, который Эрдман принес в Художественный театр. В кругах специалистов его так и называют — «мхатовский экземпляр». Есть последняя прижизненная авторская редакция — та самая верстка журнала «Театр», о которой я уже рассказывал. И есть еще тот сценический вариант, который откристаллизовался в Театре сатиры в 1982-м году.

Можно ли просто опубликовать «мхатовский экземпляр», не считаясь с последней волей автора? ‹…›

Думаю все-таки, что совсем не считаться с последней редакцией самого Эрдмана сегодня нельзя. Сравнение вариантов показывает, что правка была сделана Николаем Робертовичем не только под давлением обстоятельств, но и в целях улучшения текста и архитектоники пьесы. И в ряде случаев это ему несомненно удалось...

Свободин А. Легендарная пьеса и ее автор // Современная драматургия. 1987. № 2.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera