— Знаете, как удобно? Легко, недорого и не жмет. Чего лучше? Сходите в ДЛТ, отдел спорттоваров, внизу направо. Обязательно купите. Если нет денег, могу выписать аванс, в первой выплатной получите, а пока одолжите... Не пожалеете, все лето будете таскать и радоваться...

Так он расхваливал мне боксерские ботинки, которые купил накануне. Ему очень хотелось, чтобы все сотрудники его журнала обзавелись такими же удобными, легкими, недорогими. Был это человек яркого таланта, и написать о нем необходимо. Пожалуй, это нужно именно сегодня, когда осталось уже совсем мало людей, помнящих, как было.

Редактировал он сразу два журнала: «Еж» — для старших и «Чиж» — для младших; обе редакции помещались в одной комнате, и делались журналы одними и теми же руками...

Себя он называл «Макаром Свирепым», печатал выдуманные приключения этого псевдонима в Африке, сохраняя, однако, в картинках портретное сходство с собою. А по-настоящему его звали Николай Макарович Олейников, и не существовало в русской литературе, если не считать славного Козьмы Пруткова, поэта более оригинального. <...>

Здоровался он обычно так:

— Разрешите вас приветствовать и в вашем лице м. б. нарождающуюся общественность.

Когда у него спрашивали, что значит сокращение, он без улыбки отвечал: «м. б. — может быть».

Вообще же улыбался Николай Макарович не так уж часто, но шутить любил, и это находило свое отражение на страницах его веселого журнала, каждая строка которого несла в себе какую-нибудь выдумку. Материал подавался не просто, а всегда с каким-нибудь «подходом», благодаря чему запоминался лучше. Так уж устроена наша память, что быстрее и прочнее мы запоминаем боковое, не прямо относящееся к делу. Сотрудники «Ежа» и «Чижа» отлично знали это свойство и умели им пользоваться. С этой точки зрения, их работа представляла собой педагогику в самом высоком смысле этого искусства, хотя, вероятно, если бы сказать им об этом, многие не только не поверили бы, но даже обиделись. Дело в том, что тогда бытовал еще придуманный кем-то, не слишком удачный термин «шкраб», означавший педагога, школьного работника, и причислять себя к «шкрабам» никому не хотелось. Возможно, что происходило это от молодости, а может быть, и потому, что каждый из сотрудников журнала был и впрямь куда выше рядового школьного или внешкольного работника.

Образцом такой подачи материала может служить первое приключение Макара Свирепого в Африке, напечатанное в пятом номере журнала за 1929 год. Я приведу его здесь целиком, потому что наверняка знаю, что для большинства оно окажется совершенно новым и неожиданным.

«Вся Африка будет читать „Еж“, — сказал Макар, вскочил на коня и во весь опор ринулся на пароход. На пароходе ему предложили слезть с коня. Макар презрительно усмехнулся и поскакал по палубе: он никогда не покидал седла. Однако им обоим — и коню и Макару — пришлось ехать в стойле. Но через три дня разразилась буря и началось кораблекрушение. Продолжалось оно семь дней. На седьмой день Макар увидел, что с неба целится в пароход молния. Он не стал долго думать, выехал из стойла, подковал коня спасательными кругами и смело прыгнул в океан. Следом за ним в пароход ударила молния толщиной с бревно. Она попала в капитана, отчего пароход не выдержал и перевернулся.

Макар даже не посмотрел назад. Он выехал из бури на ровное место, но тут его окружило сто акул. Самая нахальная забежала вперед и злобно оскалила зубы.

Она бросилась на всадника, но Макар вовремя прострелил лоб наглой рыбе.

Вот желтые берега песчаной Африки. Два пограничных негра вышли встречать пришельца. «Друзья мои, — начал Макар, — в моем лице...» Но он не договорил. Туземцы, увидев английскую кепку и револьвер, бегом пустились в соседние пески, крича что есть мочи: «Дорогие товарищи, хватайте оружие, полковник опять возвратился к нам!»

Макар двинул коня вслед беглецам, вскрикивая на каждом скаку: «Еж, еж, еж!» Туземцы с пиками преградили ему путь. Не от страха, а от удивления он поднял руки вверх. Макар и не подозревал, что туземцы приняли его за английского полковника Лоуренса, который неделю назад сжег четырнадцать селений.

Туземцы подвели породистого носорога и пальмовыми веревками прикрутили нашего сотрудника к зверю. С криком: «Пошел назад в Англию!» — туземцы стрелами погнали носорога вскачь.

Носорог несся мимо дерева. Макар поспешил поднять ноги, чтобы зацепиться за сук. Он рассчитал очень точно. Веревки лопнули, как паутина. Однако внизу Макара поджидала змея.

Наш сотрудник упал в раскрытую пасть чудовища, но смелость и находчивость спасли его. Финским ножом он быстро прорезал тугую шею змеи и, надев змею как пальто, пошел навстречу туземному населению. Змея, извиваясь и проливая слезы, вынуждена была следовать за ним. Тогда Макар смело вынул свой ежовый мандат и развернул его перед изумленными африканцами. Туземцы поняли свою ошибку и радостно бросились навстречу Макару.

В каких-нибудь полторы недели Макар убедил всю Африку, что «Еж» — это слово, которое обозначает все самое лучшее в мире. С тех пор все хорошее африканцы называют ежом. «Еж», — приговаривают они, глотая прохладную воду. Даже сладкие финики они стали называть ежевикой».

Основа здесь — пародия. Все пародийно, от стиля, языка до фабулы, до идеи агитировать Африку за чтение журнала. Не забудем, в те годы Африка была куда дальше от нас, чем стала теперь, и тем не менее Макар решил именно африканцев сделать читателями «Ежа»! В самой этой мысли уже была гипербола. Она органически развивалась по мере движения сюжета, чтобы привести к великолепной фразе в концовке: «Даже сладкие финики они стали называть ежевикой». Все богатство средств, вызывающих смех, использовано на этих немногих страничках — пародия, гипербола, каламбур! И вместе с тем всем тоном повествования автор говорит, что ведется оно не всерьез, что оно создано ради забавы. Но даже и тут есть политическая подоплека — африканцы нападают на Макара Свирепого, потому что принимают его за английского полковника Лоуренса, который неделю назад сжег четырнадцать селений. И как радуются они, узнав, что Макар — друг, пришедший подписать их на лучший в мире детский журнал. <...>

Подписчики, конечно не в Африке, регулярно получали номера журнала, но посетителя встречал в редакционной комнате большой плакат, висевший на самом видном месте, там, где обычно помещают вежливое приглашение «У нас не курят»:

«График на фиг!»

Это было всего лишь еще одной шуткой и никем всерьез не воспринималось. Николай Макарович подчеркнуто уважительно относился ко всем, даже к карасю в стихах он обращался на «вы»:

Что же вас сгубило,
Бросило сюда,
Где не так уж мило,
Где — сковорода?

В этом уважении не только к карасю, но и к читателю, и не только к читателю, но и к карасю и был «подход», тщательно оберегавшийся, бдительно охраняемый. Ленинградская фабрика имени Самойловой решила выпустить новый сорт конфет и назвать их в честь журнала «Еж», попросив поэтов редакции написать для обертки какие-нибудь подходящие стишки. Олейников предложил такие:

Утром съев конфету «Еж»,
В восемь вечера помрешь!

И фабрике, естественно, пришлось отказаться от своего намерения.

Была у Николая Макаровича пародия на очень распространенную тогда актуальную псевдопоэзию:

Юнен, бодр и красив,
Зайчик шел в кооператив...

Ничего такого не появлялось на страницах журнала: «подход» не терпел халтуры. И ребята, пионеры первых пятилеток, прекрасно чувствовали это. Они знали, что в «Еж» и в «Чиж» привлечены лучшие, талантливейшие писатели, что иллюстрируют журналы замечательные художники.

Рахтанов И. «Еж» и «Чиж» // Рассказы по памяти. М.: Детская литература, 1966.