Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
«Первая конная»
Кинопереложение пьесы. Фрагмент

Данный план лишь черновая наметка, соображения автора. Приближение к либретто. Я полагаю, что основную зарядку режиссеру и артистам (исполнителям вообще) — дает пьеса. Она подлинный документ: вещь фактов. (Могу назвать имена ряда бойцов пьесы.) Идя от эмоциональных восприятий, даваемых пьесой, режиссер, если он наш, если его сердце забьется, как наше, при чтении пьесы, сделает вещь эпическую. Достойную Конной. А Конная, как в фокусе, собирала все отрицательное и положительное — всей Красной Армии.

Кино, м‹ожет› б‹ыть›, больше может дать в смысле масштабов, монументальности... Пока кино о Красной Армии не дало ничего крупного. Есть партизаны, красногвардейцы 1917/18, есть 1905, есть отдельные герои отдельных дел. Нет Красной Армии на экране.

Давайте дадим. Это будет замечательно, если нам это удастся. Я весь загораюсь от мысли работать для этого — я ведь октябрьский боец, партизан прошел весь путь. Следил за кино — ждал: Довженко, Эйзенштейн, Пудовкин и прочие... Но нет и нет Красной Армии. До сих пор! Ну, давайте же!

31/XII 1929 г. Всеволод Вишневский

 

Пролог

Красавцы кавалеристы — императорской гвардейской кавалерии, кавалергарды, кирасиры, гусары, уланы, драгуны, казаки-бородачи. Великаны в ослепительных формах. Покоряющий ритм движений. Застывшие часовые у дворцовых покоев. Великолепие.

Рассветный холод. Своды казарм. Великаны в серых свитках (однобортных тужурках), дрожа, встают с жестких коек и чистят унтерам и вахмистрам платье и сапоги. Унтера и вахмистры еще почивают. И ходят все великаны на цыпочках. Замерли дневальные, часовые...

Тс-с...

Утро. Величественный вахмистр изволил встать и обходит фронт эскадрона. Бритоголовый строй боязливых богатырей. «Ну, гляди веселей, вы!» И по команде оскалились зубы. Молятся — ритмично крестятся. И косят чуть на вахмистра. Видит он — один стоит не так. Подскакивает. «Раз!» Рот у всех раскрыт. Молитва оборвалась. «Продолжай молитву!» Руки опять делают крестное знаменье.

Изволят вставать господа офицеры. Князь Юсупов, граф Сумароков Эльстон — командир 2-й бригады 2-й гвардейской кавалерийской дивизии. Граф Нирод — командир лейб-гвардии Драгунского полка. Барон Неттельгорст — командир эскадрона лейб-гвардии Драгунского полка. Граф Армфельдт — корнет, командир взвода лейб-гвардии Драгунского полка. Изволят ехать в полк господа офицеры. Рысаки несут молодцов в николаевских шинелях. Все — прямо Николаи первые.

Больные в околотке — руки по швам. Идут чередом, и каждому бросает фельдшер: «Йодом!..»

Манеж. Идут, едут, скачут, несутся, прыгают. Летят, падают. Стэки офицерские. Лихо бескозырки на солдатах набекрень — и под подбородок резинки. Летят, скачут. Упал один — Сысоев. «Эскадрон пачкаешь! Это езда?» По зубам. Сплюнул кровь и два зуба. Дыра чернеет во рту. «Виноват, ваш-сок-родь!» – и под козырек.

Инспекторский смотр. Генералы... Строй великанов боязливых. «Всем довольны?» Страшные глаза своих начальников. «Так точно, всем, ваш-днт-ство». И дыры чернеют во ртах у отвечающих.

Рубка. Сверкают шашки. Падает лоза: «Руби так врага внешнего и внутреннего. Отец-мать будут — руби!» Отец-мать? Босота несчастная.

Строевое учение. «Ложись!» «Встать!» «Ложись!» «Встать!» «Ложись!»

«Встать!» «Ложись!» «Встать!»

На выпаде — «Коли!» Застыла линия вытянутых винтовок и штыков. Дрожат руки, чуть ходят штыки... «Я те шевельнусь!» Унтер грозный. Любуется, ходит... Долго.

Забавы унтеров. Вызывают новобранцев. Стоят те истуканами. «Приседай!» Приседают, как автоматы. «Кричи в печку или в тумбочку отхожую: «Я серый дурак, службы еще не знаю!» Кричат в вонючие тумбочки. И все время руки по швам, когда унтера говорят: «Ты хохол?» — «Так точно, господин взводный». — «А ты кацап?» — «Так точно, господин взводный». — «Хохлы сволочь. Эй, бей хохла». Солдат бьет другого. Тот стоит руки по швам. Любо унтерам. Хохлу: «Чижало? Ну, дай ему сдачи. Приказываю!» Бьет хохол кацапа... Любо унтерам...

Письма. Из деревни. Подходят. «Пляши за письмо!» Пляшет один, подметки аж горят. Все ходит ходуном. Весело... В письме читает: «Сообщаю тибе, любезный сын мой, что умер тятя и что, как быть не знаю...»

Старуха. На столе покойник. И детишки непонимающие. И нужда до слез. «Пляши!»

Великолепен Санкт-Петербург. Царское и Петергоф. На пост становится у дворца гвардеец красавец. Караульный начальник — офицер лихой. «Гляди веселей, братец! Здесь государь император гулять выходит...» Глядит весело солдат...

Дома на столе тятя лежит. И детишки непонимающие. И нужда до слез.

Глядит весело солдат. Застыла улыбка. И двух зубов нет — черная дыра во рту... Великолепие вокруг. Собачка бежит на аллее. «Может быть, царская?» «На кра-ул!..»

 

Часть I

Россия воюет. Необозримые потоки солдатские. Вялые. Воевать погнали ведь. Колонны, эшелоны, обозы, транспорты... Днем и ночью. Россия воюет.

У воинского начальника — мужиков забирают остатних. Голые, жалкие белобилетники. Роняют врачи: «Годен... Годен... Гляди веселей!»

Санкт-Петербург. Императорский яхт-клуб. Здоровые джентльмены освобождены от военной службы.

Кладбища солдатские. Кресты осьмиконечные. Шапки кое-где с кокардами на крестах. Дощечки. Разрывы снарядов выносят к черту кости солдатские, и крошатся кресты. И мертвым жизни нет.

Штабы большого комфорта. Серии штабных.

Бабы в тяжелых сапогах пашут и утопают в жидкой земле, всюду бабы.

Пленных гонят мужиков расейских — ландшурмисты очкастые. Здесь солдат I.

Необозримые потоки раненых — бредут, ползут, ковыляют. На станции. Проходит скорый, «слипинг-кэры»: Варшава — С.-Петербург. Смотрят раненые и на раненых. У-ух как смотрят раненые на «слипинг-кэры». Ушел скорый. В товарные свиные вагоны лезут раненые. Здесь солдаты II и III — односельчане.

Окоп на Стоходе. Здесь солдаты IV, V, VI и Сысоев. Односельчане. Спешенные лейб-драгуны. Взводный, что пляс любил, гонит Сысоева на работу.

«Рука еще не зажила. (Во рту чернеет дыра.) Ранен же я был... Не могу». — «Не разговаривать. Марш!» — «Раненая же рука, погнали сюда — не поправился». — «Молчи, сволочь!» — «Я не сволочь, а России защитник». Вздымается унтерский кулачище. Но первый бьет Сысоев. «На!» Сколько лет терпел.

Все замерло. Солдат ударил начальство. Бежит потом цепь докладов. Унтер, побитый, с георгиевским крестом докладывает выше: там старший унтер с двумя крестами; тот выше — там три креста; этот выше — там четыре креста; еще выше четыре креста и медаль; еще дальше бежит доклад к тому и у которого четыре креста и две медали; и дальше, к тому, у кого четыре креста и три медали; и дальше, к тому, у кого четыре креста и четыре медали... Все выше и выше. Офицеры слушают, наконец, доклад... «Под шашку подлеца. Под суд не хочу — из-за дряни солдата эскадрон пачкать. Фи!.. Под шашку Сысоева — над окопом!» Козыряет усач с четырьмя крестами и четырьмя медалями. «Над окопом? Ваш-скоб-родь?» — «Ну, да».

«...Лезь с молитвой».

Сысоев в снаряжении кавалериста лезет на бруствер. Проверяет, все ли по форме. Пальцем указательным, на месте ли кокарда — как полагается.

Пули секут кусты, проволоку, колья... Стал Сысоев. Прием четок — шашку вынул. Замер. Нет стрельбы. Немцы глядят. Приникли к бойницам. «Что такое?» Драгуны приникли тоже. Что будет? Стоит Сысоев. Наводит один немец винтовку на Сысоева. Тщательно.

Чья-то рука немецкая солдатская запрещает ему стрелять.

Титр на двух языках сначала на немецком:

«Dn, Kerl, was?..»

«Ты что — с ума сошел?»

«Это же неприятель, враг!»

«Это солдат. Как мы. Видно — наказан...»

Приникли к бойницам все. Стоит Сысоев — замер. «Гляди веселей!»

Немцы чуть высовываются, кричат: «Kameraden! Russen! Wir wollen nicht schiessen!» «Камрад... Рус... Нет сейчас стреляйт... Не можно...»

Машут в ответ драгуны... «Камрады, родные, не бейти нашево солдата...»

Замер Сысоев. Обдает его сиянием ракеты. Идет офицер.

«Ну, пожалуй, хватит. Сысоев — шашку в но-жны!»

Прием четок.

«Сысоев, кру-гом!»

Поворот четок.

«Сысоев, в окоп — шагом...»

Замер.

«Арш!»

Пошел. «Ать-два, ать-два».

В окоп слез. Офицер стоит. Все солдаты вытянулись.

Офицер: «Ну, что скажешь?»

Сысоев не видит, не слышит офицера. Смотрит он туда к камрадам... «Камрады, а? Родные...»

Россия воюет.

Валят в яму убитых. Кресты лежат свежие.

В штабах кресты получают. Владимира с бантами и мечами...

Март 1917-го. Революция. Вести в армии. «Свобода!» Все папахи сняли. Солдаты: «Значит война кончена?» Офицеры: «Нет...»

Снаряды. Надписи на ящиках: «Бей — не жалей!» («Камрадов?»)

Солдаты: «Тогда это не революция, а так...»

И по-прежнему Россия воюет... Необозримы потоки солдатские... Раненые... «Слипинг-кэры» на Севастополь. Бабы в полях... Серии тех же штабных... Новые призывы белобилетников...

«Что же изменилось?»

Июнь 1917-го. В окопе семеро односельчан. Ударники приходят — задорные, смелые. Наступать тянут. Солдаты: «А зачем? Нам не надо». Сидят флегматично солдаты. Ничем их не сковырнешь. «Пущай начальство наступает». Серии штабных.

Ударники возмущены. Солдатам кидают: «Трусы!»

Один колодец есть и тот под обстрелом. «Пи-ить». Лезет ударник ползком. Земля клочьями летит. Сидят задорные — жмутся. Назад лезет ударник. Из односельчан один идет — с восемью котелками. «Наберу, может, на все отделение». Лезет. Берет на веревочке котелок, спускает в колодец. Дым и пыль кругом. Набрал, согнувшись, пошел. «Пить-то надо». Ползти нельзя — в руках восемь котелков, по четыре в руке, за дужки взяты... Принес. Все пьют. А жарко в июне под Тернополем! Солдат, смеясь, ударнику: «Так трусы — говоришь?»

18 июня 1917-го. Вперед! Сидят солдаты. «Чего пойдем, побьют задаром, а земля кому?»

Вперед! Пошли только ударники и прапорщики курносые и на немецкой проволоке повисли, и с ними красный флаг. «За Родину». Жалко несмышленых парней.

Штабные тонконосые сериями. Им жаль — неудача. Но обед от этого не хуже.

К вечеру лезут солдаты под огнем — тела ударников и офицеров взять, похоронить. Не надо оставлять так — нехорошо. На петле трупы волокут. Хоронят. Жалко парней!.. Кладбище новое...

«За Свободу! За Родину!» Эх, курносики расейские!.. За что пропали?

Ноябрь 1917-го — март 1918-го. Погоны рвут. Кресты, медали рвут с грудей... Кончай войну! Землю давай!

Плачут офицеры. Пропала красота и власть!

...Когда-то на рысаках в николаевских шинелях по морозной набережной летели. Чудесно было... И часовые замирали.

Домой, домой! Замиренье! Необозримые потоки солдатские — по домам. Зима, холод. Идут, идут... Офицеры смотрят подавленно и зло.

Холод. Какой холод! А идти семерым — с галицийской границы идти до Сала — за Доном.

Холод. Бьют винтовки, костер — разжигают — ложе винтовочное горит.

Домой... Плетутся семеро-односельчан...

Идут вдогон немецкие дивизии — гремят подковы сапог. Идут очкастые. Идут офицеры русские, беспощадные дроздовцы.

«Ой, быть беде! Товарищи — страна в опасности!»

Телеграф несет призывы. На станции воззвание. Подпись: «Ленин». Толпа окопников. Содрал один бумажку и поделил — курят воззвание... Семеро односельчан...

Идут немцы... Идут офицеры...

Ночлег. Спят где-то односельчане. Офицеры пришли! Настигли. Гроб! Едва ноги унесли односельчане.

Идут немцы... Идут офицеры... Белая гвардия.

«Товарищи, кто на защиту?! Жизни нашей грозят!..» Спинами солдатня.

А-а! Идут. Тронулись — в бушлатах шагом хорошим, покачиваясь по метели, клеши 70-сантиметровые болтаются — матросы. Идут. Вразнотык, грудой — красногвардейцы.

Встретились. Окопники — и эти.

Матросы зовут: «С нами! Братишки! За Советы!»

Красногвардейцы зовут: «Солдаты, с нами!»

Немцы идут...

Солдатня смеется и ругается. «Фигу хошь?!» Семеро односельчан. Идет солдатня по домам. Домой, домой, и ничего больше не видит окопный народ. Много ее... Матросы и красногвардейцы идут — мало их.

Солдатня: «Кто командер-то ваш?!»

«Ворошилов». В кожанке и папахе впереди.

«Из каких будет?»

«Фабричный».

Солдатня: «Гы-ы-ы...» Презрение.

Идут немцы. Идут офицеры...

Ночью семеро плетутся. Верховые навстречу. В погонах. Едва ноги унесли семеро односельчан.

Мост взорванный. Бурлит стремнина. Перебрались семеро односельчан по краешку — от смерти близко.

На Дону — кулачье подымается. Бородачи атаманцы — бить красногвардию, добро свое защищать. А добра много! Дома знаменитые, железом крытые.

Голодные идут солдаты... Кусок сахара на семерых остался. Дом близко — дотерпим. Сзади немцы и дроздовцы идут... Навстречу донские казаки. По границе области Войска Донского дозором ходят. «А, босота, большевики! Народ грабить!» Бородачи атаманцы тут же разули-раздели семерых. Катись... «Дотерпим... Ладно... Нам бы до дому, к земле...» Босые по февральским дорогам идут... Вон колодец приметный. Мельница.

Дом! Село. Семеро стоят — босые, обросшие.

Семь баб испуганно-радостных.

И пять соплячков — сынки.

За работу, за землю берутся семеро. Ладят к пахоте. Земли-то — и-их! Степь богатая. «Вся таперь наша...»

Пашут мужики... «Так-то лучше, от грехов подале: кадеты – большевики — меньшевики...» Конные подъехали. На черных папахах черепа белые, погоны.

Стоят, поглядывают мужики.

«Шапки долой!»

Шевелит ветер волосы на семерых головах. Стоят как полагается. Враз вспомнили службу.

Конные ведут семерых. Колодец. Мельница...

По путям-дорогам тянутся партии...

Мобилизация. Донской атаман приказал. Собрали мужиков. Семь баб смотрят вслед.

Пятеро соплячков дядей с черепами на папахах разглядывают.

В ростовской газете:

Весь народ поднимается против большевиков.

Ночью дернули в степь семеро. С часового шашку и винтовку взяли. Задушили его.

«Куды подаватцы? Што делать?»

Март 1918-го. В степи бредут. В сумраке — встречные конные — с десяток. Пропали семеро. Подъезжают конные — стоит Сысоев — винтовку на руку. Второй с шашкой. А пятеро с кулаком. Все одно — погибать.

«Свои?»

«А вы хто такеи?

«Тожа свои».

Стоят. Разобрались — будто без погон. Свои? Свои!.. «Белых, кадетов бьем», — говорит конник один. Смеется. Ребята здоровые — суровые.

«Хто тут старшой?»

«Эвон — Семен».

Усач ладный.

«Как тибе фамелея-то, эй, старшой?»

«Буденный».

«Ну, ланно... Пойдем вместях».

«Пойдем!»

«Семен — а чиво ты в степь пошел?» Рассказал Семен: мужик он малосостоятельный, станицы Платовской. Братьев у его одиннадцать. Да отец старый. Пришел Семен с фронту — землю давай делить. Белые налетели. Сыны убегли. Отца в холодную. «Где сыны?» — «Не знаю». А сыны в степь подались. Ночью налетели, белых порубили, старика освободили... Вот в степь идти и надо...

Идут офицеры. Корниловцы двинулись. На освобождение России. Освободили село Лежанку Ставропольской губернии.

У церкви порка мужиков-окопников. В шеренге офицеры белые и хамы — мужики. Тут же и расстрел. «Ишь, босота большевистская!..» 507 трупов осталось в селе Лежанка Ставропольской губернии после прохода корниловцев.

Бегут мужики в партизаны. По степи, по зимовникам... «Гдей-та Буденный ходит... К нему ба...»

«Нет в гражданской войне нейтральных. Не станешь в сторонку.

Всяк задаст вопрос — ты кто, ты за что, за кого. И должен каждый сказать — кто он, за что и за кого. Не станешь в сторонку!»

Вишневский Вс. Первая конная // Искусство кино. 1970. № 12.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera