Фильм «Испания» имеет глубокую и своеобразную историю.
Осенью 1936 года советские операторы Р. Кармен и Б. Макасеев, серьезные и храбрые товарищи, предъявили свои документы испанской республиканской охране. Это было в районе Ируна... Наши операторы, не теряя времени, влились в передовые цепи народной «милиции». Они снимали дела испанского народа.
События развертывались бурно и стремительно. Наши операторы были на всех ответственных, решающих участках фронта. Кармену и Макасееву принадлежит честь съемок героического Мадрида в памятные дни октября-ноября 1936 года: дни обороны, подобной обороне Петрограда в 1919 году.
Уже в ту пору возникали мысли об использовании заснятой пленки. Отрывочного хроникального материала было недостаточно. Хотелось развивать его. Мне приходили в голову некие планы, вспоминался великолепный опыт режиссера-документалиста Эсфири Шуб. Приходил в голову и опыт Вертова, и опыт Йориса Ивенса, которого я знаю и с которым приходилось обсуждать его «Бордоаж» и «Зюйдерзее»... Но пока мысли и соображения оставались лишь при себе, внутри...
Летом 1937 года я поехал в Испанию. В Париже, в торгпредстве, мне «между прочим» вручили тяжелый чемодан. «Негативная пленка для Кармена... Вы с ним знакомы?» — «Заочно... Думаю, что нам не составит труда познакомиться...» Скорый поезд на Сервер, граница, первый обстрел с моря и неразлучный тяжелый чемодан, ручку которого я не выпускал. Короткий привал в Бени-Карло, обед... И тут же исчезновение чемодана. Пришлось мотаться по разным местам и по-разному разговаривать с разными людьми. Чемодан был найден.
Валенсия. Серо-лиловая ночь. Бомбежка. Неистовый крик взволнованных петухов... Днем — знойное, белесое небо, раскаленный город... Бой быков, собрание, очереди... С Карменом мы встретились хорошо. Я передал ему чемодан. Решили эту негативную пленку использовать по возможности полезнее.
Шоссе Валенсия — Мадрид, незабываемые встречи с испанскими матросами, привал в Мингланилье, потом суровая, каменистая Кастилия — страна, получившая название от военного слова «кастелла», что значит «укрепление»... Сумасшедшие грузовики навстречу. Горячие вихри опаляют лицо... Вот здесь бился испанский народ с маврами; здесь лились потоки крови в битвах реконкисты; здесь полыхали пожары, своевольничали гидальго; здесь шли осужденные на смерть еретики; здесь был остановлен Наполеон... Вот старые площади, церковь, они опять в дыму и копоти...
Мы ехали в Мадрид со скоростью ста сорока километров... Шофер, скаля зубы, орал мне: «От тихой езды машины портятся, я это знаю...» Нам по пути встретилось девять всмятку разбитых машин... Одна лежала метров за тридцать от поворота, свеженькая, колесами вверх. Шофер заорал: «Бенито сальто!» (Красивый прыжок!) Все это было занятно.
Мадрид. Он — как старый солдат: мужественный, строгий, седой... Мадрид, вечная наша тебе любовь и преклонение! Мадрид, который так и не был взят в бою! Мадрид, который три года стоял против всех врагов и который стоит ныне, глубоко затаив свои думы, народную жгучую ненависть, и ждет дня, когда можно будет рассчитаться с предателями и всей франкистской сволочью... Придет этот час, придет! Кто видел Мадрид, тот навсегда запомнит этот грозный, неукротимый город... Как он был прекрасен и в тот дымный летний вечер! Садилось солнце — там, в глубине Иберийского полуострова. Рвались шрапнели в темнеющем небе. Влево была Харама. Мы вышли из машины. «Идем в Мадрид пешком»...
Ночью был очередной обстрел. Тяжелые орудия били по кварталу, где расположена гостиница «Виктория», — в ней жили все участники Антифашистского конгресса писателей... Разрывы озаряли небо. Алексей Толстой спросил меня: «Что это?» Выяснили интересовавшие его подробности (Э. Хемингуэй в своей пьесе «Пятая колонна» в общем верно описал все эти детали).
Днем мы с Карменом куда-то поехали. Нас вел юный комиссар. Он — испанский поэт. В недавних боях пуля пробила ему шею... Смеясь, он показывает шрамы. «Куда мы едем?» — «К Брунете»... Там наступал Первый корпус. Мы гнали по шоссе, пересекали заброшенные железные дороги, обгоняли какие-то части. Над нами шли самолеты. На дороге, под обрывом, лежала сброшенная повозка. Какой-то боец ножом резал ногу осла, высвобождая повозку... Темнело живое мясо... Патрули опрашивали документы, салютовали сжатыми кулаками. Вдали ухало и дымило...
Последний раз я был в бою зимой 1920-1921 года. Подумал: опять, на фронте, спустя семнадцать лет. Знакомые звуки, события, ощущения. Напор воспоминаний был сильнее, чем реальная действительность, развертывавшаяся кругом.
Мы по-прежнему мчались вперед. Я просил: к стыку флангов Интернациональной бригады и дивизии Кампесино. «Есть»... Илья Эренбург сидел рядом с шофером машины. Тут же был В. Ставский. Эренбург иногда давал какое-нибудь скупое пояснение об испанских делах. В общем мы чувствовали себя отлично. Влево, в колонне, мимо которой мы как раз ехали, началась — это случается на войне — паника... Интернационалист-командир поговорил с нами и пошел останавливать бегущих. Мы вышли и пошли по полю. Дымились руины селения Каньяда. Лежали убитые. У одного из них я взял полевую книжку; владелец ее был американский художник. Я храню этот альбом.
На дороге чернели лужи крови. Брели раненые. Один, увидев нас и расспросив, стал шумно здороваться. Потом он кинулся к обочине и нераненой рукой стал выворачивать неразорвавшийся снаряд. «Подарок товарищам»... Кое-как отблагодарили парня.
По несжатому хлебу шли цепи. Было неизъяснимо просторно, в груди жгла радость, был подъем, который может бросить человека вперед без огляда.
Мы двигались вперед. Иногда залегали в пыльных канавах. Под мостиками копошились телефонисты. Урча, вылезали танки. Все обмерли. Но танки оказались республиканскими... Температура достигала пятидесяти градусов. Танкисты были багрово-черные. Хотелось пить. Воды не было. Давали коньяк... Пить его было бессмысленно.
Мы очутились в Брунете... На стенах были фашистские знаки, надписи... Мы влетели в фашистский райком. Груды плакатов, брошюр, немецкие издания, фотографии... Немцы-интернационалисты методически все складывали. Потом мы делали опись медикаментов в аптеке. Тут же за каменными домами интернационалисты осаживали марокканцев. Тявкали пулеметы.
Везли пленных, в их числе двух дочерей какого-то губернатора. Девчонки глядели пылающими, ненавидящими глазами... Уныло шагал верзила артиллерист. В крови шел фалангист. Дороги были полны подошедшими машинами...
Кармен работал.
Это был июль 1937 года...
Свои записи я спрятал. Я любил их и берег.
В декабре 1938 года режиссер-документалист Эсфирь Шуб спросила меня, не написал ли бы я сценарий «Испания». Я дал согласие. Вот как иногда соединяются замыслы, творческие пути. Я рассказал Эсфири Шуб некоторые черты своей поездки. Вытащил на стол груду своих испанских записей, книг, материалов, картин, снимков... Я рассказал ей о Кармене.
30 декабря и 3 января на «Мосфильме» был просмотр хроникального материала об Испании. Я увидел вновь те места, где был. Увидел куски, от которых забилось сердце. Фильм будет!
Мы начали с Эсфирью Шуб работу. Писатель и режиссер вместе, плечом к плечу. Годы знакомства и дружбы позволили нам идти уверенным, свободным шагом. Мы знаем прочно, во что мы верим в искусстве, знаем, что нам нужно, чего мы ищем и от чего отказываемся наотрез.
Мы смотрели материал наших и испанских операторов часами подряд. В просмотровом зале было совершенно тихо. В темноте падал на столик лишь узкий свет рабочей лампочки. Вели краткие записи. Материал был необыкновеннейший... Это была сама Жизнь. Это сама смерть... Я не знаю людей, которые могли бы дать в игровом плане подобные сцены... Их эпический размах — неповторим. Это — Испания труда и мира. Это — Испания, вечная и прекрасная. Это — Испания, ликующая и скорбная.
Тысячи метров пленки бежали и бежали... Я был захвачен целиком. На личные мои испанские восприятия хлынул поток жгучих, ярых, неповторимых документов. Литературные навыки расширялись под напором правды жизни, ее скрежета, воплей, цветения.
Память не могла все охватить... Мы обменивались с Эсфирью Шуб и с друзьями монтажницами только взволнованными репликами. В темноте иной раз роняли слезы, ибо то, что мы видели, исторгнет слезы из любого. Мы радовались, когда испанский народ выпрямлялся, побеждал, упорствовал. Мы узнавали знакомых: «Пасишария!.. Хосе Диас... Смотрите, он роет окопы...» Мы называли имена командиров: Кампесино, Листер, Матэ Залка — он же генерал Пауль Лукач...
Мне трудно передать здесь все впечатления, вызванные этими просмотрами. Надо было немедленно отойти от душевных бурь. Сделать паузу. Нащупать метод новой работы. Пришли обдуманные решения. Мы делаем не хронику, не «документ»... Мы делаем большой трагедийный фильм о народе, об Испании, ее борьбе. Мы ищем некие интегральные житейские, философские, военные и исторические решения.
Начата деловая фаза. 9 января у меня на столе опись материала, кадр за кадром. Тут 9632 метра. Все записано лаконично: «Общ. план: Мадрид». «Ср. план: шоссе»...
Из этой огромной тетради надо сделать сценарий. Делаю первые наметки.
Вновь просмотры. Надо отжать материал. Надо сверить: выйдут ли задуманные сюжетные и эмоциональные ходы, связанные с историческим ходом событий?
Да, они получались. Не всегда. Иные куски упрямо не подчинялись. Не то движение, не тот ритм, не то освещение... Иные куски не срастались в единое драматургическое целое. Приходилось искать новые решения.
Я работал непрерывно, переводя взгляд с бумаги на экран и с экрана на бумагу. Опять узкий луч света, краткие записи. Надо было докопаться до решений. Писатель в кино — это значит: писатель у камеры, у монтажного стола, у «мовиолы», в просмотровом зале. Писатель обязан быть профессионалом кинематографистом, если он думает писать для кино. Сценарная фраза должна быть проверена по возможности быстро, в рамке кадра, через оптику камеры и на экране. Сценарная фраза должна быть проверена со всех сторон. Нужно уяснить себе ее место в общей композиции: уяснить себе связь и взаимоотношение литературной мысли и мысли кинопластической, зримой или слышимой. Я был рад, когда Эсфирь Шуб сказала мне: «Надо слушать материал»... Именно не только видеть немое изображение, но и слушать, постигать его во всех мыслимых монтажных, звуково-музыкальных сочетаниях.
Как поворачивался, как играл этот материал в различных комбинациях! Сколько неожиданностей он нам преподносил! Сколько радостей и огорчений!
Месяц, полтора месяца просмотров, проверок, литературных проб и немедленных проверок на экране. Отличная школа, двигающая меня дальше.
Сценарий написан. Сценарий передиктован, ибо надо на слух проверять дикторский текст.
Третьего марта письмо от Шуб: «Прочла ваш сценарий. Все хорошо. Работать можно... Местами, однако, фактура кадров не укладывается рядом...» Права ли она? Прислал мне письмо и сценарный отдел «Мосфильма»: «Разрозненный материал хроникальных съемок приобрел жизнь...» Очень хорошо, товарищи.
Начался монтаж. Эсфирь Шуб по полторы-две смены вместе со своими сотрудницами-монтажницами, неделями не разгибаясь, работала над реализацией замысла.
Замечания ее о несовпадениях фактур, порой мне непонятные, становились понятными на экране. У Эсфири Шуб отличный глаз! Это были полезные предметные уроки. Писатель убеждался, что не всегда литературный ход дает адекватное решение на экране. Режиссер в свою очередь убеждался, что общие драматургические решения, идущие в плане новой драматургии масс, могут по-новому направить документальный жанр.
Мы обязались сдать фильм «Испания» в конце этого месяца.
Сейчас мы делаем первый прогон всех девяти частей фильма (фильм полнометражный). Мы уясняем себе всю композицию вещи окончательно.
Перед нами пройдет Испания мирных дней, Испания 1936, 1937, 1938 годов и Испания 1939 года. Мы увидим и друзей и врагов. Мы увидим поля, берег океана, города, быт народа, мятеж Франко; мы увидим вновь современный бой, его подлинные звучания (а не «звучки» кустарной выделки, практикующиеся, к сожалению, на наших студиях и по сей день); мы увидим армию, интербригады, смены времен года, пленных, убитых, - стариков и младенцев... Мы проверим снова и снова драматургию, монтаж, звук, музыку (ее написал Гавриил Попов, написал сильно).
Просмотрев работу, мы придадим ей дикторский текст. Слово должно войти новым компонентом: не иллюстративным, не информационным, а неким третьим планом, голосом истории, выражением наших мыслей и чувств.
1939
Вишневский Вс. Фильм «Испания» // Вишневский Вс. Статьи, дневники, письма. М.: Советский писатель, 1961.