Однажды после моего возвращения с очередных съемок из Ленинграда Александр Яковлевич [Таиров. — Примеч. ред.] заявил, чтобы я прекратил свои «дезертирские замашки» и отказался от работы в кино.
— Да, да, и не делайте таких глаз, — откажитесь хотя бы на время. Завтра приходите обязательно слушать Вишневского. Будет читать «Оптимистическую трагедию».
«Как? Всеволод Вишневский — моряк и трибун — в театре эстета Таирова?! Неужели Александр Яковлевич нашел наконец своего драматурга?» — воскликнули наблюдатели.
Да, эти два человека отыскали друг друга, ответил театр.
Пьеса, которую собирался читать Вишневский, — «Оптимистическая трагедия» — была опубликована в журнале и многим уже была известна. Говорили, что это агитка.
Я знал, что Вишневский — великолепный трибун, остроумный собеседник, человек необычайно эмоциональный, но как чтец своих произведений он мне был неизвестен. ‹…›
Чаще авторы читают ровным, спокойным голосом — это вернее потому что дает возможность актеру фантазировать самому.
Но оказалось, что никто не умел так читать, как Всеволод Вишневский. Секрет его чтения, собственно говоря, заключался в том, что он не читал и не играл, а жил жизнью своих героев. На ваших глазах происходило необыкновенно глубокое внутреннее перевоплощение. Он не менял голоса, не становился ни ниже, ни выше, не делался ни более худым, ни более коренастым. Нет, он оставался Всеволодом Вишневским, человеком с узкими, как щелки, глазами, курносым, круглолицым. Он читал сквозь стиснутые зубы, отчего каждое слово наполнялось особой силой, и, так же как в жизни, сопровождал речь коротким, но энергичным взмахом руки. При этом Вишневский вдруг наполнялся такой огромной сущностью того, что он чувствовал и хотел передать другим людям, что не было человека, который мог бы остаться равнодушным. Через три-четыре минуты слушатель всецело отдавался гипнотическому воздействию речи Вишневского. У него была такая сила видения того, о чем он рассказывал, что слова его, возбуждая ваше воображение, заставляли наблюдать происходящее, как на экране.
Когда Вишневский кончил читать, воцарилась мертвая тишина. Ни аплодисментов, ни возгласов. Все молча продолжали жить той трагедией, которая разыгралась на наших глазах и участниками которой все вдруг себя почувствовали, переживали, что ничем не можем помочь, ничего не можем изменить в судьбе маленькой и смелой женщины, посланной в качестве командира к матросам- анархистам.
Трагедия разыгралась на наших глазах. И нам, артистам, все в ней было ясно, ощутимо, казалось,- что остается только выйти на сцену и воплотить пьесу в образах. ‹…›
После перерыва Вс. Вишневский выступил с развернутой характеристикой действующих лиц, места действия, говорил о Гражданской войне и особенно много о флоте и матросах. Много места уделил он и своим личным воспоминаниям, послужившим материалом для пьесы. Я не хочу подробно об этом рассказывать, так как стенограмма обсуждения «Оптимистической трагедии» в Камерном театре 8 декабря 1933 года с заголовком «Автор о трагедии» широко известна, она была напечатана, мы ее читали и перечитывали, но одно дело читать, а другое — слушать из первых уст.
Мы вторично пережили всю историю морского отряда. Если бы Горький был с нами и слушал Вишневского, то, мне кажется, не появилось бы его статьи «О бойкости». Прав, конечно, Горький: когда читаешь стенограмму, «я» выпирает чуть ли не в каждой фразе. В живом же рассказе это было лишь поводом для вздоха, для динамического движения речи рассказчика. Печатное слово не могло передать интонацию живой речи, а у Вишневского это было главным.
Постановка «Оптимистической трагедии» стала основной работой нового Камерного театра. Так, во всяком случае, заявил Таиров. Начав работу над «Оптимистической», Таиров преобразился, похудел, стал, как нам казалось, моложе.
Летом Вишневский сообщил Таирову, что на Балтийском флоте будут проходить большие маневры и что его вместе с Таировым пригласили на них присутствовать.
«Эстет» Таиров отправился к балтийским морякам. ‹…›
Надо отдать должное — в работе над спектаклем автор и режиссер были едины. Малейшие изменения и предложения Таирова автор реализовывал немедленно. Вишневскому много пришлось поработать над пьесой еще до театра, это можно установить хотя бы по названию пьесы, которое он менял трижды: вначале это была «Героика» (тема «Авроры»), затем «Да здравствует жизнь!» и, наконец, «Оптимистическая трагедия».
В моем актерском экземпляре роли матрос сначала назывался Ярославом и только перед репетициями окончательно оформился как Алексей. Не говоря о частичных изменениях в тексте, которые вносились по ходу репетиций, почти весь третий акт был значительно изменен.
И странное дело, Вишневский — мастер живописно излагать виденное, умевший метким словом определить неясное, — на репетициях сидел тихо, скромно, не вмешиваясь, все предоставлял делать Таирову.
Жаров М. В театр приходит Всеволод Вишневский // Жаров М. Мои встречи с временем и людьми. М.: АСТ-Пресс Книга, 2006.