Жили и работали мы в Одессе 4 месяца и 7 дней. Вернее, только работали, — ибо ежедневно съемка начиналась в 6-7 час. утра, выезжали на место еще раньше. Кончали с заходящим солнцем и тут же начинали готовиться к следующему дню. Иногда, до позднего вечера (а администраторы и помрежи до поздней ночи) собирали и готовили все нужное, чтобы ничего не забыть «на завтра».
Как видно, для «жизни» и вовсе времени не оставалось.
О многом можно было рассказать. Но мне хочется поведать читателю о наших зверствах и ужасах, которые стали известны всем читающим. Оказывается, что мы их проделывали не с какими-то кинематографическими побуждениями, а волею наших прихотей, капризов и всепожирающих режиссерских аппетитов.
Тут исповедь моя будет самая, что ни на есть, искренняя и правдивая.
Одесса — стала историческим городом. «Историческим» в том же смысле, как это слово применилось Гоголем к Ноздреву. Сколько «историй» было наворочено специально для «Одессы».
Вы помните, наверное, ту смешную карикатуру — помещенную летом в газете «Кино», где некий кино-актер, перед отъездом на верную смерть в Одессу, слезно прощался со своей женой, оставляя ей завещание.
Чего только не приписали мне! И «Ильича» — самый лучший и дорогой корабль Совторгфлота — чуть не потопил.
И Крюкова поджег. И с аэроплана рабочего бросил в море на смерть. И комсомольца ранил. Бросал и кидал с парохода людей в воду при всяком и каждом удобном и неудобном случае.
Я утверждаю, что, во-первых, никто с аэроплана не падал и ни один рабочий после этого прыжка не умирал.
Случай этот был изобретен одним из наших помрежей.
Это было во время одного из наших «зенитных» перерывов, когда мы с грустью жевали голый хлеб, закусывая забытой в гостинице колбасой. Помреж, виновный в «колбасной истории», был приговорен нами к смерти через бросание с аэроплана в воду. Помреж «умирать» отказался и начал «искать» себе заместителя. Не прошло и одного дня, как набралось довольно много желающих, которые всерьез стали продолжать историю с анекдотическим прыжком с аэроплана в бухту смерти — начатую веселым помрежем.
Далее: пароход «Ильич» — действительная гордость Совторгфлота — никогда не был поставлен под угрозу потопления. Этого не могло быть уже потому, что администрация и команда корабля настолько любовно и преданно относились к своему «Ильичу», что никогда такую нашу, сверхсумасшедшую, прихоть не исполнили бы.
Кингстоны, те самые кингстоны, которые потопили «Стерегущего», нам открывали — но не на «Ильиче», а на ледоколе «Макаров».
Но что было страшно на «Стерегущем» — было совершенно безопасно на «Макарове», где имеются специальные электрические насосы, которые в 2–3 минуты буквально вылизали всю воду.
О сожжении Крюкова. Крюков — самый опытный кинематографический помреж. По собственной неосторожности он нарушил одно из основных правил бросания пиротехнической бомбы. С ним случилось то же самое, что случится с красноармейцем, если он бросит бомбу или гранату не так, как это полагается по боевому кодексу. Крюков выбыл из строя всего на несколько дней. Ожог был первой степени. И по «выздоровлении» он стал еще более жизнерадостным, и более осторожным.
Случай с комсомольцем. Событие это произошло на съемке у Турина (режиссера Ялтинского ВУФКУ). Здесь комсомолец виноват на все 100 %. Предварительными анонсами и публикациями было запрещено присутствовать посторонней публике на съемках батальных сцен. Вольно же было отважному комсомольцу из любопытства устроиться поудобнее на мосту, где, увлеченный зрелищем, он потерял равновесие и упал, получив незначительный ушиб.
При чем тут кино-режиссер и можно ли отвечать за такие «падения»?
И, наконец, самый интересный и анекдотический факт. Я говорю о случае во время ночной съемки на барже по картине «Бухта Смерти», давшем обильную пищу вечерним газетам.
По сценарию «Бухта Смерти» значится: в открытом море стоит баржа-тюрьма, где белые содержат арестованных моряков и рабочих. Арестованные выводятся каждую ночь на палубу, где им связывают руки, к ногам привешивают тяжелый груз и в таком виде их бросают в воду.
Посредрабис получил заказ на командировку на эту съемку людей. Посредрабис был своевременно предупрежден мною лично о том, какую работу придется выполнять этим актерам. Правда, зная из опыта, с какой профессиональной неумелостью проделывают морские падения штатские из Посредрабиса, в массе не являющиеся даже актерами, а просто желающими сниматься, я просил Посредрабис лучше пригласить пятерых матросов, настоящих, для которых прыжок в воду с палубы баржи (2 сажени) — сущий пустяк. Я получил ответ, что все будет сделано, как нельзя лучше.
Руки «матросам» были, конечно, не связаны по-настоящему. На ногах был груз в виде 2-х фунтового мешка с «соломенным углем». Начали. И несмотря на мои предупреждения и на обещание выяснить все необходимое — они, не успев отделиться от палубы, развязали «связанные» руки, сбросили с ног «груз», прыгнули сами в воду, и поплыли по воде, как ни в чем не бывало.
Естественно, что я обязан был потребовать от посредрабисников, взявших на себя определенную задачу, повторения прыжка.
Но не тут-то было. Они потребовали увеличения оплаты — требования предъявлялись в самом грубом тоне, причем все наши уговоры выяснить этот вопрос завтра в Посредрабисе не имели успеха. «Деньги на бочку» и дело с концом.
Вот и все мои преступления.
Роом А. Как я мучил людей. Исповедь режиссера // Советский экран. 1925. № 35.