Статья «Ленин и кино», опубликованная в газете «Известия ВЦИК» 8 февраля 1924 года, — первое, едва ли не программное выступление Абрама Матвеевича Роома о кинематографе на страницах центральной печати ‹…›.
Прежде всего замечательны «фразеологические» особенности этой статьи. Развивая проект «социально-действенной и социально-волнующей ленты» о смерти пролетарского вождя и, как можно понять, предлагая себя в качестве ее дееспособного создателя, А. Роом оперировал идеями и даже фигурами речи, весьма близкими к установкам и фразеологии «киноков» (например, в отношении к монтажу как средству социально-политического «возбуждения» и стимуляции «коммунистических порывов» зрителя). Но при этом главным материалом ленинской картины ему представлялась не столько кинохроника, сколько инсценировка (прежде всего монтажная) «великого потрясения и волнения», вызванного похоронами вождя большевиков. К тому же А. Роом не хотел ограничиваться лишь формальной репрезентацией темы средствами перемонтажа хроники, а предложил параллельный проект постановки «мирового боевика» — экранизации большевистского «кредо», выполненной исключительно игровыми средствами ‹…›.
Зная нравы эпохи, трудно поверить в то, что столь смелый печатный демарш был частной игрой ума автора или его квази-фантазией на отвлеченную тему. Нам остается лишь гадать, как на практике распорядился бы постановщик-дебютант ленинским материалом, поскольку его «заявка» осталась не принятой. ‹…› Сложная кремлевская интрига вокруг ленинского наследства в те дни только раскручивалась, а ее исход был вовсе не очевиден.
Лишь теперь понятно, что «преждевременный» фильм о Ленине и ленинизме без презентации зрителю его легитимного наследника с одновременным осуждением посрамленных конкурентов не соответствовал интересам всех участников борьбы за власть в Кремле ‹…›. Даже три года спустя, когда политическая судьба Троцкого была уже предрешена, этот фактор оказал серьезное влияние на съемки, монтаж и даже на сроки премьерного показа юбилейного фильма «Октябрь», впервые заявившего эту тему в советском кино. Впрочем, эта история уже не имела никакого отношения к творчеству А. Роома: заслужив к тому времени репутацию убежденного «бытовика», он был признан заведомо непригодным для роли интерпретатора ленинской темы.
И все же по целому ряду признаков можно полагать, что тезисы статьи 1924 года не пропали втуне, но опосредованно материализовались в последующих работах А. Роома, таких, например, как «Что говорит „МОС“...» (1924), «Манометр-1» (1930), «Манометр-2» (1931). Эти ленты так и не получили точного жанрового определения у киноведов. «Творческие поиски», «эксперимент» — подобные характеристики вовсе не объясняют формальных и смысловых особенностей этих лент, хотя нам представляется, что неигровой материал в этих экспериментах, имитировавших «документ», не только подкреплял инсценированные части, но и сосуществовал с ними на равных. Сами фильмы не сохранились, но печатные отклики на них дают основания полагать, что в каждой из этих работ режиссер последовательно пытался реализовать свой тезис о «социально-действенной и социально-волнующей ленте».
«Эта лента должна быть мировым боевиком» [«Ленин и кино» (1924)] / Републикация, предисловие и комментарии Р. М. Янгирова // Киноведческие записки. 2001. № 51.