Итак, «Озеро Люль» — романтическая мелодрама в пяти актах. Место действия — где-то на далеком Западе или, может быть, на крайнем Востоке. Какой-нибудь большой остров — центр цивилизации, капитализма. Много действующих лиц. Массовки. Белая, желтая, черная расы. Отели, виллы, магазины. Рекламы и лифты. Революционная борьба на острове. Подполье. Конспирация. В основе сюжета — карьера и гибель ренегата Антона Прима...
Мейерхольд уехал за границу лечиться и должен был вернуться не раньше начала сезона. Он успел дать кое-какие директивы перед отъездом и предложил начать работу над новой постановкой без него. Режиссером Всеволод Эмильевич пригласил Абрама Матвеевича Роома, начавшего свою театральную деятельность в Саратовском театре, художником — Виктора Шестакова, композитором — Николая Попова; постановщиком массовых сцен он назначил В. Успенского. Штаб сформировался, и на главную роль Антона Прима был вызван Борис Глаголин, которого Мейерхольд знал еще по Петербургу.
Все это было неожиданно, заманчиво и оригинально. Личное знакомство с Мейерхольдом еще не состоялось, и я не знал точно, как именно относится он к моему первому крупному opus’у. Но я уж не рассуждал, не выбирал, я плыл по воле волн. Во всяком случае, Мейерхольд — это звучало громко, дерзко, рискованно и сенсационно.
Лето было в разгаре, уже начали появляться первые признаки осени, а Мейерхольд все еще не возвращался.
Мы жили тогда с женой на даче довольно далеко от Москвы, километров за сто, но ко мне нередко приезжал А. М. Роом для бесед о предстоящей постановке. Он подробно объяснял мне свои планы и замыслы, говорил, где он думает сделать так, а где этак, и в каком смысле и почему, а я слушал его с глубокой благодарностью, но... рассеянно. Мне было очень приятно, что вот этот симпатичный, вежливый, культурный и знающий человек так тонко и умно рассуждает о моей пьесе и ее персонажах, и я, не вникая в суть, всему поддакивал и со всем соглашался. Я переживал блаженный период, и Абрам Матвеевич во время наших прогулок по полям и рощам Подмосковья посматривал на меня сбоку со сдержанным недоумением, а может быть, даже с сожалением, по поводу уровня и качества моего авторского интеллекта.
‹…›
Как-то раз я опоздал на репетицию и, чтобы не мешать работе, остался сидеть в самых задних рядах амфитеатра. Довольно скоро я почувствовал, что репетиция идет вяло, тускло, актеры выполняют задания — и только, а по зрительному залу проносится даже временами приглушенный шелест разговоров. Но больше всего я заметил, что дело не ладится, по спине Мейерхольда, которая была как-то капризно изогнута, сам он не сидел, а почти полулежал в кресле, и во всей его позе были пассивность и скука. Изредка он поднимался на сцену, что-то нехотя объяснял актерам и, тяжело ступая, спускался обратно. Тут он как-то меня и приметил в дальнем углу у задней стены зрительного зала. Вернувшись на место, он вдруг заорал громовым голосом:
— Где Файко? Почему его нет в театре? Почему автор вообще перестал ходить на репетиции?! А если никто из нас не может понять, что он нам тут предлагает? А?! Я спрашиваю, где Файко? Прошу выяснить через администрацию и срочно сообщить в режиссерский штаб!
Я бросился вперед и, подбежав, начал было извиняться, но Мейерхольд, приложив палец к губам, прошипел: «Тссс!» — и, не глядя, указал на место позади себя. Я затих, а Мейерхольд завопил снова:
— А Роом? Где Роом?! Ему тоже все это неинтересно?
Из кулис появился сконфуженный Абрам Матвеевич и, прикрывая рукой глаза от света, приблизился к авансцене.
— Где вы были? Куда вы прячетесь?
— Всеволод Эмильевич, по вашему заданию я проверял хронометраж отдельных сцен...
— Не проверять вам нужно. Вам нужно волноваться! Волнуйтесь, Ро-о-ом!
Мейерхольд, нарочито утрируя, растягивал это «о».
— Волнуйтесь! Волнуйтесь! — кричал он уже всем участникам репетиции, всему театру, всей, как мне казалось, театральной Москве.
— Уходите со сцены! — крикнул он Роому, и, когда Абрам Матвеевич хотел вернуться за кулисы, вдруг:
— Куда вы? Стойте!! Ко мне, сюда!! Рядом! Вот ваше место. Приготовиться! Тишина! Все сначала. Музыка, вступление. Начали!
Актеры оживились, встрепенулись, ощутили себя, партнеров, началось соревнование талантов, и сцена развернулась в полном блеске.
Многие утверждают, что Мейерхольд не был режиссером-педагогом, а был только замечательным постановщиком.
Нет, он, пожалуй, когда это было нужно, умел быть и педагогом.
Файко А. Записки старого театральщика. М.: Искусство, 1978.