Николай Охлопков и я, мы оба держали вступительный экзамен в один и тот же день и час. Нас приняли. И с тех пор мы учились и работали вместе, расставаясь только изредка.
В Театре имени Вс. Мейерхольда Охлопков играл на сцене. Это был прекрасный актер. Помню его в спектакле «Земля дыбом». Наши роли стояли в самом конце списка: 1-ый солдат — Лев Свердлин, 2-ой солдат — Николай Охлопков, 3-ий — Иван Пырьев.
Моя роль состояла из небольшого монолога. И в этот «монолог» с удивительной напористостью и страстностью, перебивая меня, врывался Николай Охлопков, твердя: «Мы тоже люди. Да!» И снова: «Мы тоже люди. Да!»... Это звучало как рефрен...
Блистательно он сыграл австрийского офицера в «Учителе Бубусе» и старика-китайца, которого вешают англичане в спектакле «Рычи, Китай!».
Больше на театральной сцене он не играл. Почему? Мне кажется, что потребность в импровизации, в той вдохновенной импровизации, которая так знакома всем, кто работал с Охлопковым-режиссером, мешала ему. Николаю Павловичу было тесно в границах установленных мизансцен, в рамках одной роли. Буйство фантазии, рождение новых планов, совсем отличных от прежних, так, казалось бы, великолепно, изумительно найденных только вчера, мешало ему. Великолепный бунтарь-актер уживался в его душе рядом с прекрасным режиссером. И режиссер победил.
Зато на репетициях он играл все роли за всех действующих лиц без исключения. Он почти никогда не мог удержаться за режиссерским пультом в зрительном зале. Срывался с места, бежал на сцену и показывал. Нет, играл! Он показывал не просто Вальку-дешевку, Катерину, Гамлета, а показывал Вальку-Мизери, Катерину-Козыреву, Гамлета-Самойлова, Марцевича, показывал, ища новые грани характера в пределах индивидуальности актера. Кто не помнит этих ошеломляющих вдохновенных показов! Актеры рукоплескали ему, забывая, что он — режиссер. Они рукоплескали Охлопкову-актеру.
Импровизировал Охлопков блестяще. Я помню, как мы вместе встречали какой-то праздник. Николай Павлович растормошил всех, заставил маскироваться, играть в шарады, в «поезд». А потом... потом этот же импровизационный праздник, это шумное беспорядочное веселье, «шарады» и «поезд» увидели зрители в спектакле «Закон чести» в сцене именин в доме академика Верейского.
У него не было разграничения — творю на сцене, на репетиции, в театре, — а дома другой. Творчество, неуемное, буйное, озорное было его натурой. Русская, широкая, размашистая и добрая удаль, которую мы видим у его Васьки Буслаева в фильме «Александр Невский», была лично ему, Охлопкову, сродни.
Итак, на сцене театра он не играл. Но в кино снимался. И это тоже целая эпоха. Вот два фильма «Ленин в Октябре» и «Ленин в 1918 году». В обоих он играл рабочего Василия, охраняющего Ильича. ‹…›
Вы помните эту сцену, когда Василий потихоньку от Ленина, который уложил его спать, уходит по своим делам. На цыпочках осторожно идет он по коридору, незаметно для Ленина берет свою шапку и, уже уходя из комнаты, задерживается, прислонившись к притолоке, и смотрит не отрываясь, украдкой на Ильича.
Большой, мужественный человек: прекрасное, чистое лицо и глаза — детские, мудрые. ‹…›
Вместе с Николаем Охлопковым мы снимались в фильме «Далеко от Москвы». Руководитель большой дальневосточной стройки, работник огромного дарования и размаха — таков был его Батманов.
А комиссар Воробьев в «Повести о настоящем человеке»!
Да, это был актер огромного масштаба!
Тяготение к революционной романтике, к эпическим массовым событиям было у Охлопкова всегда в крови. ‹…› «Разбег», «Железный поток», «Мать» в Реалистическом театре, поставленные им, изумляли, восхищали, рождали споры. Да и не было спектакля, поставленного Охлопковым, который не вызывал бы шумных дискуссий.
Вы всегда узнаете Охлопкова по мажорности звучания его спектаклей, по внутренней и внешней их динамике, по особому современному ритму действия. ‹…› Сколько советских драматургов должны быть благодарны Охлопкову — он открыл их. При том он всегда ставил пьесы по-своему, по-охлопковски, но почерк драматурга не уничтожал. Даже в каких-то своих охлопковских «перегибах», гиперболах он всегда шел от существа драматургии.
«Аристократы» Погодина были решены им как спектакль-маскарад. Это было неожиданное и удивившее всех решение. Зрители — на сцене. Действие, перенесенное в зал. Игра с воображаемыми предметами. Неудобство и для зрителей и для актеров. Но было в этом неудобном своеобразии то, что отвечало внутреннему строю пьесы, характерам героев и самому времени. Ломка привычной формы — ломка старого мира, жизни. Становление нового. Неожиданность. Вот что всегда присутствовало в спектаклях Охлопкова. Неожиданность не ради оригинальности, а неожиданный ход, открывающий смысл, зерно роли, характера.
В «Гостинице “Астории”» один из героев, журналист Троян, всегда балагурящий, вроде бы очень легкий человек, — поет, или, вернее, проговаривает напевным шепотом, страстно и сдержанно — песню реслубликанцев-испанцев. У автора не было этого. Но вряд ли Александр Штейн в претензии за это на Охлопкова — этой краской Охлопков и Толмазов, исполнявший роль Трояна, вскрывали существо этого героя, его романтическую революционную душу. Неожиданности эти вытекали из логики образа, задуманного Охлопковым.
Помню, как поразился я, когда во время репетиции своей «Грозы» он показывал нам сцену Тихона и Кулигина. Тихон рассказывает Кулигину о случившемся: «Теперь наше семейство врозь расшиблось...» Охлопков, изображая Тихона, расплакался. И вдруг неожиданно рассмеялся. Совсем другой ритм, другая тональность. «Варвару маменька точила... А та не стерпела и была такова...» И в голосе такая безудержная радость и насмешка над матерью. ‹…›
И Полоний в «Гамлете» был задуман не только коварным царедворцем. Жизнелюбивый сластолюбец, монументальная фигура своего времени, — вот он каков. И умирать Охлопков заставил его не за ковром, как было до этого в других режиссерских трактовках, а на глазах у зрителей. Он должен был умереть открыто — чтоб видели все его жалкую и в общем нелепую смерть.
А «Иркутская история» Арбузова! Спектакль, поставленный им с молодыми актерами. И такой молодой, такой жизнеутверждающий. Сцена свадьбы Вальки и Сергея — дождь, солнце, звуки рояля и человеческая радость -— все сливалось в прекраснейшую симфонию любви и веры в человека.
Николай Павлович был удивительно музыкален. И музыка в его спектаклях — это даже не один из компонентов. Она была в теле самого спектакля, в крови его. ‹…›
Расставшись с Охлопковым после Театра имени Вс. Мейерхольда, мы встретились с ним уже в 1937 году в Театре имени Евг. Вахтангова.
В год объявления войны Охлопков ставит там «Фельдмаршала Кутузова». Это был прекрасный патриотический спектакль. Я играл в нем роль Багратиона. Интересно, что Охлопков, так любивший массовые сцены, — сцену боя в этом спектакле решил без всякой массовки. Один раненый Багратион. И через его глаза, через его боль, видят зрители все, что происходит на поле брани.
Потом была снова разлука с другом: Охлопков с театром уехал в Иркутск, я снимался в кино.
Затем — и уже навсегда мы снова вместе в Театре драмы, позже переименованном в Театр имени Вл. Маяковского. ‹…› Охлопков был вдохновенным организатором, строителем своего театра, Театра имени Маяковского. Его увлечения были чрезвычайно разнообразны, планы грандиозны.
Античный театр. И он ставит «Медею» в Концертном зале имени Чайковского. Москва опять поражена, удивлена и восхищена. Споры, дискуссии.
...А перед этим — Шекспир. Ставит «Гамлета». И создает Гамлетов — Самойлова, Марцевича. Таких удивительно разных, непохожих друг на друга, но объединенных одним — торжеством светлого человеческого разума. ‹…›А сколько замыслов, которые он не успел осуществить... Широкая героическая эпопея «Тихий Дон» Шолохова и «Борис Годунов» Пушкина на Соборной площади в Кремле.
Совсем недавно, уже больной, он приходил в театр и нетерпеливо спрашивал заведующего музыкальной частью: «Как у тебя с музыкой к “Тихому Дону”? Ищи, ищи!..»
А его знаменитые побеги, уходы из больницы... Он вновь приходил и приходил в театр, обманывая самого себя и не в силах уже обмануть никого другого...
Свердлин Л. Подвиг художника // Театральная жизнь. 1967. № 6.