Я приехала в Москву учиться актерскому искусству. Варя Алексеева-Месхиева (чудесная артистка), у которой я жила, как-то свела меня в Старопименовский переулок. Там в подвальном помещении находился артистический клуб, где собирался весь цвет артистической Москвы. ‹…›
В один из вечеров на маленькой сцене этого клуба появился молодой человек — худой, высокий, толстогубый. Он держал тонкий длинный прутик. «Я вам покажу, как изображают японские актеры скачущего по степи всадника». Трость ожила в его руках: «Смотрите, бег лошади убыстряется, она мчится, стелется над землей». Я замерла, случилось невозможное... я слышала завывание ветра, я видела скачущую по степи лошадь... я поверила в невероятное... Когда он перестал манипулировать тростью, то сам был весь будто взмыленный, пот стекал по его лицу. Кто-то захлопал, и вдруг он улыбнулся такой доброй, детской улыбкой!
Прошли годы... Я уже работала в театре у себя в Тбилиси. Случилось так, что мне дали творческую командировку в Москву на шесть месяцев. ‹…›
Писатель Сергей Третьяков, с которым мы в то время были очень дружны, взялся познакомить меня с Охлопковым. И вот я стою перед Николаем Павловичем в его маленьком кабинете. «Что вы умеете делать?» — спросил он меня. Это было так неожиданно, что я растерялась. «Вы умеете смеяться, плакать? Петь, танцевать?» Я почувствовала, что если сейчас же не уйду, то разревусь. «А что вы вообще умеете делать?» — доконал он меня.
Обиженная до глубины души, я бросилась к Третьякову. У него была замечательная семья — жена и дочь, такие добрые, ласковые, очаровательные люди. Они меня успокаивали: говорили, что Охлопков, наверно, шутил, что он необычайно талантлив и чтобы я вновь попыталась попасть к нему. Третьяков опять позвонил Николаю Павловичу. Охлопков сказал, что его протеже какая-то странная, ничего не умеет делать... да и вообще он хорошо знает этих провинциальных героинь... Но Третьяков настоял, чтобы Охлопков снова меня принял, правда, без задавания каких бы то ни было вопросов, а просто заставил бы меня почитать ему что-нибудь.
Шла я туда, как на казнь, но желание реабилитировать себя было сильнее.
Николай Павлович провел меня в комнату и предложил почитать отрывок из какой-нибудь роли. Я решила остановиться на монологе сумасшедшей Офелии. Состояние у меня было страшное, но я знала, что мне надо «выдать» все, на что я способна. Проходили минуты, а я никак не могла настроиться. И вдруг меня как будто осенило — я вспомнила, как Марджанов на каждом спектакле «Гамлета» перед выходом Офелии сам впутывал мне в волосы травку и цветочки. Затем слегка подталкивал на выход со словами: «Ну, с богом». Я сразу успокоилась и начала монолог. Произнесла несколько слов, и вдруг зазвонил телефон. Охлопков извинился, очень быстро закончил разговор и предложил продолжить. Еще несколько фраз, и опять телефонный звонок. Охлопков опять извинился и, закончив разговор, положил телефон под подушку. Я продолжала, и снова звонок, немного глуше. Охлопков не выдержал и накрыл аппарат тюфяком, одеялом, подушкой... Наконец, я дошла до конца, и тут случилось удивительное — Николай Павлович схватил телефон и стал звонить к Третьякову, в театр, друзьям, — говорил, что у него в комнате чудо, необыкновенная актриса, красавица, вдохновенная, которой ничего не стоит молниеносно включаться в образ, даже если ее прерывают без конца. Я ничего не понимала, но была так счастлива, что хотелось плакать. Третьяков потом говорил мне, что на Охлопкова это очень похоже, что он безмерно увлекающийся и экспансивный человек.
Так я стала работать с Николаем Павловичем, он ввел меня в свой спектакль «Мать», который в то время готовился в Реалистическом театре. Он скрывал меня от труппы, так как решил сам пройти со мной всю роль, а потом уже ввести в распланированный спектакль. Охлопков рассказал мне, как он задумал образ Софьи (кажется, так ее звали), и просил поработать над выполнением его замысла. Я, конечно, не сказала ему, что мне не нужно навязывать чужое видение образа, что я должна сначала увидеть его сама, — потом, пожалуйста, помогай...
Шли дни, я все сидела у него в кабинете; являлась аккуратно, как все, на репетиции. Он приносил мне книги, я их читала. Мы почти не общались; заходить в кабинет, где я сидела, никому не разрешалось.
Однажды Николай Павлович назначил мне репетицию и попросил показать, как я выполнила его задание.
Я сыграла ему основной кусок роли, как я ее себе представляла. Он долго молчал, а потом предложил мне посмотреть, что я ему показала. Представьте себе, этот Охлопков, — большой, курносый, толстогубый, — вдруг стал необычайно на меня похож, и во всем, что он делал, я узнавала себя. Но это было так отвратительно, что под конец со мной случилась истерика. Как я на него орала, кем только ни называла... «Какое право вы имеете так меня разоблачать! — кричала я. — Я не смогу больше работать, уйду со сцены, оказывается, я — это сплошное уродство» и т. д. Убежала домой и дала телеграмму мужу, что возвращаюсь. Но на другой день ко мне пришла делегация, в которой, конечно, был сам Охлопков, художник Штоффер, актеры — ближайшие друзья Николая Павловича: Абрикосов, Кириллов, Гнедочкин. Охлопков учинил казнь над собой. Ему читали отходную, пели, совершали какой-то ритуал — в общем, устроили такую петрушку, что я, конечно, отошла.
После этого Охлопков оставил меня в покое, и я играла, как мне хотелось.
Для меня это было необычайно интересно: я посреди зала, кругом зрители, сидящие вплотную ко мне, у меня в руках цветочек, и я счастлива. Текста нет, только слушаю, что со мною происходит, хочется петь, кричать, — никогда не помнила, что я там выделывала. Охлопков этот эпизод очень любил и всегда его смотрел... А потом, по роли, я приходила к любимому, а он был мертв. Эта сцена шла тоже без слов — горе неожиданно на меня обрушивалось. Роль — несколько фраз, но она маячила по всему спектаклю.
Охлопков нередко задерживал зрителей после представления, просил их высказать свои впечатления: что понравилось, а что нет и почему? Обычно тем, кому нравился спектакль «Мать» в целом, не нравилась я, и наоборот. А Николай Павлович объяснял: «Верико — актриса лирико-романтико-трагическая и удивительная».
Когда я уехала из Москвы, режиссер меня не заменил, а просто вычеркнул эту роль из спектакля...
Анджапаридзе В. // Николай Павлович Охлопков: Статьи. Воспоминания / Сост. Е. И. Зотова, Т. А. Лукина. М.: ВТО, 1986.