‹…› Роома удовлетворила работа только двух исполнителей, которую он оценил как истинно кинематографическую, — Васи Людвинского (Павлик, младший сын Раздольного), десятилетнего мальчика, искреннего, органичного, пластичного, и Николая Охлопкова. Он сыграл маленький эпизод игру в карты в матросском кубрике. Сыграл незабываемо.
Охлопкова Роом встретил, узнал и полюбил в театре Мейерхольда; дал ему роль в спектакле «Озеро Люль», затем в первой короткометражке «Гонка за самогонкой». Покоренный обаянием его таланта и личности, приступая к каждому новому фильму, Роом обязательно искал для него роль, пусть скромную, эпизодическую, ведь речь шла о подлинном даровании (Роом был в этом абсолютно уверен уже тогда), для которого не важна величина роли, образ все равно получится крупным.
В «Бухте смерти» Охлопков играл крохотный эпизод, на экране укрупненный не только его дарованием, но и тем, как дерзко, неожиданно, наперекор господствующей тогда манере подал его режиссер. В. Шкловский определил суть этого новаторства так: «Абрам Роом один из первых замедлил показ человека в кино»[1]. В эпизоде этом, занявшем восемьдесят непрерывных без единой монтажной перебивки метров пленки, по сути дела ничего не происходило, он не нес даже никакой сюжетной нагрузки.
Просто в кубрике одни матросы играли в карты, даже не очень азартно, скорее, чтобы убить время, а другие собрались вокруг, смотрели. Среди играющих молодой матрос в порванной тельняшке и полосатой чалме на голове (Н. Охлопков). Беззвучно насвистывают насмешливые губы; в долгом пристальном взгляде, которым он меряет своих партнеров, — лукавство, независимость, обаяние; в каждом движении, расслабленном, неторопливом, мягкая кошачья грация. Но вот один из играющих «передернул карту». И молниеносно напряглась фигура матроса, металлом налились красивые удлиненные мышцы обнаженных рук, одна из которых стремительно скользнула в карман и там замерла. Раздался круг матросов, назревает потасовка. Все собравшиеся в кубрике (равно как и смотрящие эту сцену зрители) не в силах глаз оторвать от этой затаившейся, зловещей руки, готовой выхватить... ну, конечно, нож. Кажется, уже блеснуло в воздухе его острое холодное тело... И вдруг молниеносным движением рука извлекает из кармана бутылку водки.
Здесь все было построено на филигранных движениях рук, на пластике тела, на магнетизме обаятельного лица, взятого крупным планом, на смене настроений, перепаде ритмов, на томительном нагнетании неизвестности, на неожиданности развязки, на отличном знании законов зрительского восприятия, на великолепном владении спецификой актерской кинематографической игры. Пройдет совсем немного времени, и в «Третьей Мещанской» этот принцип исполнительского мастерства принесет блистательный результат. Пока же он всего лишь заявлен, но так заразительно, убедительно, что не нашлось ни одного рецензента, писавшего о «Бухте смерти», который не остановился бы на этом проходном эпизоде особо. ‹…›
Гращенкова И. Абрам Роом. М.: Искусство, 1977.
Примечания
- ^ Шкловский В. Жили-были. М.: Советский писатель, 1966. С. 459.