...Бытовой анекдот эпохи нэпа на материале одуревающей скуки и спячки советской провинции отнюдь не случайно сгущенностью самого действия напоминает раннего Гоголя. Только вместо примет «Миргорода» и черт «Старосветских помещиков» здесь иные реалии — советские. И «Правда», и «Известия», и даже лекция А. Введенского на религиозную тему подчистую потрачены — за отсутствием бигуди — на папильотки. А если и сыщется по случаю ириска-сосалка, то — принцип коллективизма! — она пускается по кругу. Случайно же проглотивший ее простак Митя будет за это заклеймен презрением как единоличник. Хотя намерения у Мити по природной его доброте самые благие, да вот оборачиваются они полной нелепицей, вплоть до абсурда. Нет, явно скопытилась родная птица-тройка, и струна, как прежде, не звенит в тумане...
Автору едва ли важен традиционный литературный анекдот предсвадебных недоразумений. Куда важнее ему смещенная оптика бытия, динамика его виража — от традиционной постылости старого мира до абсурдной стихии мира нового, уже не поверяемой ни разумом, ни логикой, ни душевным ладом. По Эрдману, за первые десять послереволюционных лет даже в российской глубинке от человека въяве отчуждаются не только привычные обыденные вещи, сами отношения между людьми перестают быть функциональными, становясь деструктивными и еще более угрожающими в преломлении авторского, почти гоголевского гротеска. Да, стать советским Гоголем Эрдману не дали. Но в «Мандате» и «Самоубийце», равно как и в публикуемом впервые авторском сценарии «Митя», безошибочно считывается тот идиотизм советской жизни, который не заглушить трубными фанфарами тоталитарной эпохи. 

Босенко В. Николай Эрдман. Митя // Искусство кино. 1997. № 2.