В 1926 году Эрдман закончил сценарий гротесковой комедии «Митя». У него имелась своя предыстория. Николай Робертович дружил с мейерхольдовским актером Михаилом Жаровым. Когда тот начал сниматься в кино, как-то пригласил на премьеру драматурга. Эрдману очень понравилась игра Жарова. Он сразу сказал, что специально для него напишет сценарий, и там у него будет главная роль. Оба загорелись этой идеей и в течение трех месяцев почти не разлучались. Артист ежедневно приезжал к драматургу домой, тот читал ему новые сцены, они обсуждали, спорили, исправляли, доводили до ума. Михаил Иванович мечтал об этой роли, он уже растворился в ней. Но человек предполагает, а бог — располагает. После прохождения по разным инстанциям сценарий «Мити» попал в руки бывшему актеру театра Мейерхольда Николаю Павловичу Охлопкову. Причем это было не результатом каких-либо интриг. Это явилось итогом бюрократическо-творческих процессов, которые сопровождают появление чуть ли не каждого фильма, а найти логику подобных действий очень трудно. Так либо иначе сценарий оказался у тезки Эрдмана, текст ему понравился. На следующий год Охлопков поставил на Одесской киностудии фильм и сам сыграл в нем заглавную роль.
Охлопков — сибиряк, человек богатырского сложения, сыграл в кино несколько эпизодических ролей, у него были новые заманчивые предложения, однако он увлекся режиссурой. По свидетельствам очевидцев, Николай Павлович создал редкий для комедии образ положительного героя. Его Митя, неглупый и хороший человек, бесконечно попадал в нелепые ситуации. ‹…›
‹…› Мите решительно не везет: все его благие начинания в результате создают ему непримиримый конфликт со всеми окружающими. Начинается с мелочей: хотел помочь братишке своей невесты, Шурочки Грязновой, у которого кот съел мясо, — очутился сам в положении вора, укравшего в лавке мясо. Одолжил товарищу брюки на свадьбу — попал в некрасивую историю. У Шурочки парадная вечеринка — приготовлен стол, полный яств. Однако Митя, как назло, оставил в кармане отданных товарищу брюк ключ от столовой. Гости решают, что это подстроено умышленно, и, почесывая языки, расходятся возмущенные по домам.
Митя случайно встречает одинокую больную женщину с ребенком. Он хочет ей помочь, но женщина внезапно умирает. Митя несет ребенка Шурочке. Гости и Шурочка убеждены, что это ребенок Мити. Обыватели возмущены его поведением. Шурочка лежит в обмороке и, когда приходит в себя, порывает с женихом. Митя в отчаянии, он хочет покончить с собой и идет топиться.
Мимо реки проходит неизвестный с повязкой на глазу. Дулом револьвера он принуждает Митю выйти из воды. Когда дрожащий Митя чувствует, что он остался жив, его охватывает радость жизни. Неизвестный доказывает Мите, что жизнь прекрасна.
На другой день он роет на площади могилу Мите, оплакивая «самоубийцу». Ханжествующие обыватели щедро жертвуют деньги и устраивают Мите пышные похороны, забыв о том, что они сами довели его до самоубийства.
Во время похоронной процессии Митя встает из гроба, благодарит за пышные похороны и отправляется на вокзал. Его мать и Шурочка, искренне оплакивавшая Митю, уезжают с ним.
У Охлопкова было страстное желание сделать цикл картин о недотепе Мите. Но поскольку большинство критиков встретили фильм враждебно, обвинив режиссера в формализме и отсутствии классового самосознания, то дело заглохло.
‹…› эта картина отняла у Эрдмана много времени, поскольку он помогал Охлопкову на съемках и в монтаже. В принципе Николай Робертович считал, что свое дело сделал, за съемками ему следить не обязательно. Вернулся было в Москву, как опять слезное письмо от режиссера. 3 октября 1926 года Охлопков просил: «Напиши, когда тебе удобнее будет приехать сюда. А приехать ты должен обязательно, конечно. Мне трудно без тебя. Не с кем советоваться, а в этом крайняя нужда. Особенно теперь, когда уже с достаточной очевидностью „выяснилось“, что при заснятии всех сцен, всего сценария и уложении всего этого заснятого в одну серию — монтировать „гекзаметром“ не придется. А значит, и ставить некоторые сцены нельзя спокойно. Понятно, что трудно первые 40–50 лет, потом уже найдешь сразу мерку для объема. Ты, пожалуйста, от ухода от „гекзаметра“ не хандри. Материал сценария замечателен и так ловко скроен драматургически, что ничего не выкинешь. Одно цепляется за другое. Значит, снимать надо будет в большинстве случаев все — ну а это пойдет уже невольно в ущерб принятой установке на спокойный монтаж, на эпическое развертывание сюжета».
Хорт А. Радости и страдания Николая Эрдмана. М.: Б. С. Г.-Пресс, 2015.