С 1904 г. стало быстро увеличиваться число кинематографов, именовавшихся иллюзионами, биоскопами и биографами.
Что представлял собою такой биограф?
Любой сарай, амбар, склад, магазин, все, что имело крышу и могло укрыть от дождя «уважаемых посетителей», — годилось под биограф. В таком «зрительном зале» отгораживалась будка для аппарата, обычно у входа в помещение или над ним; на противоположной стене прибивался полотняный экран; под экраном располагался пианист; мебель состояла из скамеек, разносортных стульев, но часто сеансы давались и без мебели, это значительно увеличивало вместимость зрительного зала, следовательно, и доходы предпринимателя.
Один из таких биографов помог мне избрать жизненный путь.
В 1905 г., в Ростове-на-Дону, после подавления революционного восстания, в центре города долго пустовало помещение мануфактурного магазина. Вдруг на окнах его появились большие плакаты с надписью: «Здесь на-днях, после ремонта, откроется биограф Р. Штремер».
Весь ремонт заключался в двух весьма несложных операциях: освобождение магазина от полок и прилавков и изолирование помещения от дневного света.
Когда над входом в этот магазин засветилась гирлянда разноцветных электрических лампочек, то, гулявшая по Садовой улице публика двинулась в биограф столь интенсивно, что скоро потребовалось вмешательство полиции для наведения порядка.
У кассы на улице была толчея и давка. Сеанс продолжался 20–30 минут. Из «зала» зрителей выпускали через черный ход.
Программа состояла из четырех картин, вызвавших бурные восторги зрителей. Зачарованные зрители не могли налюбоваться на «Прибой волн в Тихом океане». Картину «Подходящий поезд» зал встретил бурно, с восклицаниями и плохо скрываемым страхом. Еще бы! Локомотив, выбрасывая шары, мчался по экрану прямо на зрителя. Комическая «Муха» вызвала веселый смех и рассеяла страх. Представьте себе жирную физиономию комика, который делает гримасы, стараясь языком и губами поймать (муху, ползущую по его носу... Еще два-три стометровых фрагмента, и, наконец, гвоздь программы — «Точильщик». Кухарка решила наточить нож. Ее воинственный вид так испугал точильщика, что он бросился от нее прочь, сметая все на своем пути. Начинается погоня. Тут и коляска с ребенком, и стая гусей (это среди города!), и торговки с разными товарами, и газетчик, и дама в модной шляпе с перьями. И все они мчатся за точильщиком и кухаркой... Сеанс окончен.
Я вышел на улицу опьяненный. То, что я видел, поразило меня, пленило, лишило равновесия.
О кинематографе говорил весь город. Один знакомый обратился ко мне с просьбой (зная, что я собираюсь в Москву) побывать у Пате на Тверской и узнать, сколько стоят картины и аппарат.
У Пате, в отделе «Синема» я познакомился с заведующим отделом, молодым человеком, Эмилем Ош.
Разговоры с ним вскружили мне голову.
В то время я был офицером Войска Донского, в чине хорунжего. Денег у меня не было. Единственная надежда была на реверс. (Реверсом называлась в то время сумма в 5 тысяч рублей, вносимая офицерами для обеспечения семьи в случае вступления в брак ранее 28-летнего возраста.)
Эмиль Ош сказал мне, что он также может достать 5 тысяч у своего отца, совладельца завода в Замоскворечьи «Ош и Вегер». И я решился.
Вскоре Ош бросил службу у Пате, а я подал в отставку.
Ранней весной 1906 г. мы с Ошем выехали за границу. Когда мы уже были в Германии, Ош, очень смущенный, сообщил, что отец в выдаче ему денег отказал, но тут же, оправившись, добавил, что и на пять тысяч можно начать, так как он надеется в Париже добиться хороших кредитов. Разговор с Ошем произвел на меня неприятное впечатление, но корабли были сожжены, и пути к возвращению отрезаны.
В Париже — центре европейской кинопромышленности, кроме известных нам «Пате» и «Гомона», было еще несколько фабрик: «Мельес», «Ралле и Робер», выпускавших фантастические и видовые картины. Были и другие мелкие предприятия. Из крупных фирм можно назвать «Урбан» и «Эклипс», от них-то мы и рассчитывали получить представительство в России. Директор фирмы «Урбан» Роджер подписал с нами договор после длительных переговоров и совместного обозрения чудес Парижа.
Мы отобрали большую партию картин на десять тысяч рублей, из них пять мы уплатили наличными, а на пять получили месячный кредит.
В то время я мало понимал в коммерции, а в кинематографической тем более, но настроение у меня было прекрасное, поездка удалась. Счастливые, мы пустились в обратный путь, полные радужных надежд и планов. В Варшаве нас ждал сюрприз, который еще более укрепил уверенность в успехе предпринятого дела.
Варшавские театровладельцы во главе с Товбиным и Мановским потребовали от нас демонстрации картин. После просмотра большая половина их оказалась проданной. Мы расквитались с Роджером раньше срока и заказали новую партию картин.
Наши московские покупатели — владельцы крупнейших кинотеатров — Гехтман, Абрамович, Вензель, Алксне, Аксюк и другие — проявили меньше энтузиазма при покупке картин. Однако вскоре мы продали почти все привезенное.
В то время успех или неуспех дела зависел именно от этого «почти».
Если партия картин продавалась вся, без остатка, то прибыль была, если же оставался хотя бы один экземпляр из партии картин, то в нем «замораживалась» возможная прибыль. Два оставшихся экземпляра давали прямой убыток.
В те годы мы, обычно, заказывали от 6 до 12 экземпляров каждой картины. Себестоимость метра с накладными расходами составляла около 40 копеек, а продажная цена значилась официально 55 копеек. Иногда приходилось делать скидки; таким образом прибыль выражалась приблизительно в 10%.
Первые шесть месяцев работы показали, что мы едва-едва сводим концы с концами. Непроданные картины фирмы «Урбан» по договору возврату не подлежали. Кроме того, аппараты «Урбан» оказались ниже по качеству аппаратов «Пате» и сбыта не имели.
Я понял, что торговый дом «Э. Ош и А. Ханжонков» находится в тупике и потребуются героические усилия, чтобы из этого тупика выбраться.
Ханжонков А. Первые годы русской кинематографии М.; Л.: Искусство, 1937.