Фильм «Иван Грозный» был задуман как гимн царю, собирателю русских земель. Но уже от первой ко второй серии замысел претерпел известные изменения, более заметные теперь — в перспективе времени. Отрицательные стороны правления Ивана Грозного стали выявляться у режиссера полнее. И во многом это было связано с образом Старицкого, сыгранного Кадочниковым.
Формально Старицкий — ставленник боярской оппозиции, претендент на царский трон, что означало новую раздробленность Руси, смуты тяжбы, слабость государства. Лепное, твердое лицо Грозного —
Таким «малолеткой» и задумывал Старицкого режиссер. «Когда Эйзенштейн объяснял мне образ Владимира, — вспоминает Кадочников, — он подчеркнул, что социальное сознание князя Старицкого находится на уровне четырнадцатилетнего подростка. И посоветовал: «Чтобы получился четырнадцатилетний, тебе надо играть… трехлетнего… Ты наблюдал, как дети в саду поднимают мячик?» (действительно, дети приседают так, что голова не нагибается)…" ‹…›
Актер безусловно справился с поставленными режиссером задачами. Чего стоил хотя бы один жест, когда в хоромах Грозного этот «доверчивый младенец» ловил муху, подносил к уху кулак и с наслаждением слушал жужжание.
«Прискорбный умом» — удобная ширма для страшных и жестоких людей. Сам Владимир Старицкий не стремится к власти. Живое и чувствующее существо, он испытывает страх, боль, ужас. С отчаянием и горечью говорит он, словно предчувствуя свою судьбу: «Матушка, ну почто меня на власть толкаешь? Почто на заклание отдаешь?»
Центральная сцена второй серии — пир у Ивана Грозного. ‹…› Прижался к подножию «царского места» Владимир — ему жутко. Но хмель некстати развязал ему язык. Начав говорить Ивану и тяготах верховной власти, он нечаянно проговаривается: «На что мне сие?» А царь продолжает выспрашивать, и вдруг насмешливо и злобно начинает обряжать князя в царские одежды, дает ему в руки скипетр и державу. Пьяненького Владимира сажают на трон. Дурачок и усаживается
Но все происходящее имеет еще и другой смысл. Снова предоставим слово актеру: «Эйзенштейн строил композицию так, чтобы голова Старицкого вписывалась в нимб святого, изображенного на фреске… В моем Владимире действительно есть
И когда потом Владимира со свечой в руке гонят по темным, извилистым переходам собора, — это уже прямая охота, травля. Старицкий идет вперед бесшумной, чуть вразвалочку, детской походкой, делает неловкие попытки уклониться от смертного пути. Но тщетно. Холодным приговором звучат слова Ивана Грозного: «Не шута убил — злейшего царского врага убил». А в душе зрителя возникает другое чувство: затравили, убили слабоумного, доверчивого, смертью наказали не ведающего своей вины.
[О фильме «Подвиг разведчика»]
Кадочников играет прежде всего одаренность своего персонажа, его способность найти верный и неожиданный ход в сложной игре, выбить оружие из рук соперника. Поразительна сложнейшая гамма мыслей и чувств, которую показывает актер, отчетливость и в то же время скрытость всех душевных движений героя. Блистательно демонстрирует Кадочников, может быть, самое трудное в искусстве: напряженную, ищущую человеческую мысль. Мысль не холодную, абстрактную, а страстную, психологически наполненную, согретую всем богатством неординарной личности.
Но способность мыслить, даже необычайно талантливо, может оказаться недостаточной в острой ситуации, если на помощь не придет страстная решимость идти до конца, готовность к самопожертвованию, всепоглощающий патриотизм. ‹…›
В ‹…› переходах и переплетениях психологических линий проявилось огромное мастерство Кадочникова. Его Федотов оказался первым и достойным в галерее наших разведчиков, сыгранных затем замечательными актерами — Д. Банионисом, В Тихоновым, С. Любшиным… ‹…›
В силу обстоятельств советскому разведчику Федотову некогда вживаться в образ немецкого коммерсанта Эккерта — его надо сыграть. Так в «Подвиге разведчика» появилась «двойная игра»: Кадочников создавал образ Федотова, Федотов исполнял роль Эккерта. Главное было даже не в том, что актер изобрел для Эккерта раскатистое «р», которое стразу же отличало немца от русского, а то, как мгновенно менялось его лицо, словно маска наползала на него, как каменел мускул, стекленели глаза. ‹…›
Оказаться связующим звеном между прошлым и настоящим довелось Кадочникову в роли
Данилова Л. Павел Петрович Кадочников. Пятьдесят лет в искусстве. М.: Всесоюзное бюро пропаганды киноискусства, 1985.