Екельчик виртуозно владел светом, и этот его дар как нельзя лучше соответствовал ослепительной, напоенной солнцем прозе Олеши, которая, по собственному утверждению писателя, была «всегда на кончике луча». Так в первых солнечных кадрах бесшумно движутся по ослепительно белым, широким ступеням лестницы лиственные тени; так и в последних — не спеша идут Маша и Гриша по Одессе, по ее набережным, мостам, виадукам, под круглыми бледными лунами зажженных фонарей, уходят в затемнение сумерек. ‹…›
Малыми контрастными тонами и светотенями Екельчик добивался редкого эффекта — «белое на белом» проступало своеобразным барельефом в сценах, овеянных дыханием античности, — «Стадион», «Операция».
В эпизоде «Операция» Олеша изощренно словом пишет белое как цветовую доминанту пограничного состояния между жизнью и смертью, как цвет страдания и выстраданной победы жизни. Ю. Екельчик пишет белое светом, контрастом черного на белом. Темноволосая головка, черноглазое, чернобровое лицо больной — странная степная красота. Член ЦК ВЛКСМ Ольга — одна из двух небольших, но выразительных ролей актрисы Ирины Володко. ‹…›
Одну локальную тему фильма оператор мог решать графически, в резком столкновении световых и теневых плоскостей, белых и черных масс. Высокий Гриша, вдруг ставший маленьким у подножия тяжелой решетки дачи Степановых; сквозь ее кованое кружево смотрит он на идущую Машу; железные лепестки и травы точно врезаются в белизну его лица, это хорошо видно на крупном плане.
Другая тема воплощалась в иной живописной операторской традиции — импрессионистической. Задымленная глубина кадра, упругие колебания тюлевых завес струили особый перламутровый зыбкий свет, и в нем возникала фантасмагоричность сна героя. Камера в этом эпизоде бродила как сомнамбула — то натыкалась на большие бутафорские цветы, по логике сновидения выросшие на голых ветвях дерева, то тонула в призрачном столбе лунного света.
А в эпизоде «Театр», решенном как огромная динамическая панорама, с применением операторского лифта, камера стремительно двигалась по коридорам и переходам оперного театра, за кулисами, подчиняясь широкому спортивному шагу Дискобола. Она взбиралась вместе с ним по лестнице и смотрела на все сжимающийся круг сцены, пока она не становилась вся с блюдечко.
Портреты молодых героев были просты, прекрасны этой простотой, скульптурной чистотой линий. Напротив, крупные планы Цитронова отягощались светотеневыми контрастами, писались психологически подробно.
Многообразие операторских приемов и живописных стилей, реализованных в них, не было эклектичным, пестрым, объединено сложной динамикой взгляда на мир, на людей, на вещи, разнообразием интонаций пластического повествования.
Аскетически рациональный интерьер Гришиной комнаты — клеенка на столе, ступенечками сбегающие со стены к подоконнику полки с книгами, окна с узкими переплетами, без занавесей, впускающие в комнату потоки света и воздуха, — снят суховато, графично, четко.
Интерьер Машиной комнаты в загородном доме Степанова ‹…› — окна завешены подвижными тюлями, обилие антикварной мебели, хрусталя, цветов, атлас небрежно брошенных деталей дамского туалета. Все это отражает и поглощает мягкий свет. Камера не спеша, зачарованно бродит по этой выставке антиквариата, заглядывается на мраморную деву и вдруг переводит взгляд на висящую на стене фотографию Маши, как бы объединяя эти два образца женской красоты. Два стиля жизни, два варианта красоты, уюта, быта.
Условный поэтический, лирический мир фильма, с такой красотой и оригинальностью воплощенный камерой Юрия Екельчика.
Гращенкова И. Юрий Екельчик // Абрам Роом. М.:Искусство, 1977.