В первый раз я встретилась с Адой Войцик на экране в 1927 году. Я увидела «41-й» по повести Б. Лавренева. В это время я поступала в школу Козинцева и Трауберга, сдавала экзамены. На экзамене меня спросили: «Скажите, Кузьмина, на кого бы из актрис вы хотели быть похожи?» При этом мне предлагался даже набор имен — Мери Пикфорд, Аста Нильсен, Анна Стен, Малиновская… Я уловила в этом вопросе иронию, но старалась не обращать на это внимания, тихонько схватила себя за палец — была такая примета — и сказала: ни на кого. А про себя тихонько вспомнила «41-й» и Аду Войцик…
Прошли годы, состоялась еще одна заочная встреча с Адой Войцик в «Семье Оппенгейм».
В 1940 году мы, наконец, познакомились лично на съемках фильма «Мечта» Михаила Ромма. Еще до съемок мы часто встречались, беседовали. Потом начались репетиции. Я внимательно приглядывалась к актрисе, к ее работе с режиссером. Надо сказать, что я была в те годы достаточно легкомысленной, мне казалось, что все для меня ясно и понятно с первого слова, и серьезное отношение Ады Войцик к советам режиссера научило меня многому в моей будущей работе. Она буквально впитывала в себя каждое слово режиссера, каждый его жест
Начались репетиции. В этом фильме были заняты Раневская, Болдуман, Плятт, Астангов, и все мы так или иначе выстраивали свою роль, лепили образ, старались сыграть его как можно точнее, острее, интереснее. Ада Войцик работала иначе. Казалось, что она абсолютно ничего не играет. Она живет этой ролью. Роль переставала оставаться ролью, просто актриса становилась героиней картины — «молодой красивой шатенкой с бархатистой кожей», которая с трагикомической целеустремленностью ищет мужа. ‹…›
Я помню, как на съемке Ванда Падовская — Войцик читала своей хозяйке Розе Скороход — Раневской объявление, написанное ее героиней в брачную газету. Она искренне волновалась. Под слоем грима было видно, как ее лицо заливалось краской, когда она произносила слова неправды, и как бледнела, когда скептическая Роза Скороход обрывала ее.
Я старалась бывать на каждой съемке Ады Войцик. Конечно, весь ансамбль актеров этого фильма был великолепен. И хотя я постоянно вглядывалась в работу этой актрисы, все-таки разгадать секрет ее мастерства не могла. Я не могла понять, как актрисе удается «делать» роль так, чтобы зритель не увидел актерского пота и труда, чтобы на экране он увидел сложный мир живого человека, а не стареющую актрису. Подчас мастерски сыгранная роль создает у зрителя глубоко ошибочное представление, будто работа актера — легкая работа. Но самое трудное, самое редкое актерское качество и заключается в том, чтобы заставить зрителя забыть об актере, то есть о себе, и сосредоточить все его внимание на характере и судьбе героя. Так сцена, сыгранная Адой Войцик, когда ее героиня с маниакальной настойчивостью повторяет слова объявления, не казалась мне сценой из фильма. У меня было ощущение, что передо мной сидит обезумевшая от горя женщина, которая действительно сходит с ума. В ту минуту я забыла, что снимается фильм, мне просто хотелось броситься к этой женщине, успокоить ее, утешить.
В «Партийном билете» Ада Войцик — полная противоположность Ванде Ладовской, забитой и слабой женщине из «Мечты». Она активна, она верит, что сможет переделать любимого, сделать его достойным своей любви. И здесь, как и во всех работах актрисы, главное — это правда, удивительная искренность, чистота передаваемых ею чувств. Зрители, вероятно, помнят молодую, очень честную, очень цельную девушку, которая влюбляется в человека корыстного, враждебного, чуждого всему, что ей так дорого. ‹…›
Ада Войцик сыграла много эпизодических ролей. Но у нее они переставали быть просто эпизодами, они раскрывали часть чьей-то сложной жизни, которая ненадолго возникала на экране, но надолго оставалась в памяти зрителей.
Вот Ада Войцик жена физика Синцова в фильме «9 дней одного года», жена человека, обреченного на смерть. Она знает об этом, но, видя, с каким мужеством встречает смерть ее муж, собирает все свои силы, всю волю, чтобы не показать ему и его друзьям своего горя, своей трагедии. И только ее глаза, огромные, почти черные, выражают такую тоску, такое отчаяние, что начинаешь понимать, как ей невыносимо тяжело.
Говоря об Аде Войцик, нельзя не сказать о ее работе в Театре-студии киноактера. Мы играли с ней одну роль — Алису в пьесе «Глубокие корни». Я ловила себя на мысли, что, играя эту роль, хотела быть красивой, обаятельной, умной. Безусловно, этого требовала роль, потому что Алиса, дочь сенатора, не отличавшаяся добротой и демократичностью, сама играла роль в жизни, маскируя свою сущность. Она жестоко расправилась со своим другом негром только потому, что ей показалось, будто он оскорбительно посмотрел на ее сестру. Публика плакала, но сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из зрителей верил тому, что негра уничтожат. А в следующий раз играла Ада Войцик. Она не старалась быть красивой, умной, демократичной. Она была суховата, деловита, и от этой ее собранности зрителям по-настоящему становилось страшно. Потому что они очень скоро понимали, что на самом деле представляет собой эта хорошо маскирующаяся женщина. Здесь опять срабатывала та абсолютная правда, которая всегда была главным талантом актрисы. ‹…›
И все-таки хочу еще раз вернуться к «41-му». Я не могу сказать худого слова об Изольде Извицкой, она хорошо сыграла роль Марютки. Но на ее месте я бы кое-что взяла из «41-го» у Ады Войцик. Все, что есть в ней лучшего, было в Марютке — Войцик. Это был удивительный образ. Даже в то время обостренного, я бы сказала, жестокого неприятия человека чуждого класса ни у кого не возникло даже капли удивления, что такая девушка полюбила врага. Потому что неотвратимость этого чувства была передана актрисой с такой силой и глубиной, что осудить Марютку казалось просто невозможным — ее можно и нужно было понять. И зрители понимали девушку и вместе с ней негодовали, радовались, страдали.
Кузьмина Е. Ада Войцик // Актеры советского кино. Вып. III. М.: Искусство, 1967.