Возле накрытых столов уже толпятся гости, многие из них в масках, поэтому не сразу можно узнать лица. Петра, Тереза и другие ассистенты заняты украшением праздничных столов.
— Ольга! Это восхитительно, — Петра подходит к Ольге, оглядывая ее со всех сторон. — Как говорит моя бабушка, вы просто рождены для этого платья!
— Боже мой, Петра, оно же нафталином пахнет, — смеется Ольга, но видно, что она польщена.
— Станковски будет сражен наповал, — шепчет на ухо Ольге Петра и убегает обратно к столам.
— Рыцарь имеет честь предложить вам свою руку! — раздается за спиной Ольги незнакомый голос.
Ольга оглядывается и невольно делает шаг назад. Перед ней стоит человек без лица, в рыцарских доспехах.
— Эта маска называется «лицо без черт», вы можете домыслить любые черты, что, собственно, всегда мы и делаем, не так ли? — продолжает незнакомец, явно искажая свой голос.
— Хорст? — неуверенно спрашивает Ольга. — Неужели это ты?
— Нет, не Хорст, — отвечает незнакомец. — И не пытайтесь разгадать мой голос, я все равно не сознаюсь. Я останусь тайной для вас…
— Подождите, — говорит Ольга, — я, кажется, догадалась… Да, это вы, доктор Линднер. Сознайтесь!
— Ну, уж нет. Оставайтесь в неведении. А вон, кстати, ваш Хорст.
Незнакомец церемонно откланялся и отошел в сторону.
Хорст замечает Ольгу и подходит к ней.
— Посмотри на этого рыцаря, — быстро шепчет Ольга, беря его за руку. — Ты знаешь, кто это?
— Если честно…
— Честно…
— Это Линднер, — понизив голос, говорит Хорст. — Только я тебе ничего не говорил.
— Понятно. Я так и подумала.
Петра поднимает высоко над головой колокольчик и начинает звонить, желая привлечь внимание. Гости подходят к столам.
Хенрик Станковски стоит в центре, похоже, он собирается произнести речь. В отличие от своих гостей, он одет весьма скромно — черный смокинг и бабочка. Наконец, все умолкают, и Станковски делает шаг вперед.
— Друзья, коллеги… — произносит он сдержанно и торжественно, преодолевая волнение. — Среди многих безумств, которые может позволить себе человек, есть одно, возможно, наиболее простительное. Это безумство театра. Карнавала… Великие умы прошлого называли театром саму жизнь. Зная тайны человеческого сознания, нельзя не согласиться с этим. Но я скажу иначе. В конечном счете, мы все персонажи одной пьесы, ибо мы совпали во времени. Каждый сыграл свою роль, и каждый выбрал свою маску…
Однако эта пьеса кончается, идо мгновенья, когда объявят занавес, осталось всего ничего, какие-то полмиллиона минут… Я должен сказать, мне нравится название пьесы. Оно звучит просто и очень трагично — «Двадцатый век». А мы, актеры этого века, уходим в Прошлое, под негодующий свист юной галерки, под сдержанные аплодисменты респектабельного партера, под гулкое, словно выстрелы ночью, хлопанье стульев, ушедших до времени, не дождавшихся конца…
Кто-то из нас успел сказать лишь сакраментальное «кушать подано», а кто-то сотрясал подмостки трагическим монологом… Что ж, таковы законы театра, и не нам, актерам, осуждать их… Ведь были среди нас и счастливцы, те, кому выпало в полной тишине замершего зала шептать великие слова бессмертной любви… Бывало, что и нам выпадало быть в самом центре трагедии и рвать страсти в клочья, но чаще доставалась незавидная участь зала: немного похлопать, немного всплакнуть, иногда посвистеть и посмеяться.
Впрочем, зал — это тоже часть театра. Он платит за представление, когда любовью, когда деньгами, а чаще собственной жизнью… Однако, что же сказать о самой пьесе… В репертуаре нашего театра, театра человеческой истории, это, скажем прямо, был не самый лучший сезон…
Но такую пьесу мы заслужили. И кто ждал трагедии, тот получил ее, а кто искал вульгарного фарса, тоже вполне доволен, как я понимаю… Да, будем честны, нас освистали. Уже. И освистают в будущем. И можно только догадываться, сколько будет иронии, сарказма, насмешек. Возможно, они правы, эти новые зрители, томящиеся у входа в ожидании нового представления, эти новые актеры и зрители новой трагедии, а, может быть, фарса, кто знает… Мы стары. Не знаю, как вы, но я ощущаю усталость тысячелетий и через это не перешагнуть. А потому — мы чужие новому веку. Нам нет места там. Ни нашим идеям, ни заблуждениям, ни нашим чувствам, ни предрассудкам, ни идеалам. Конечно, возможно, кому-то из нас и дадут реплику в новой пьесе, но только чтобы позабавить публику в антракте. Мне это ни к чему. Я человек прошлого.
Вы знаете, есть минуты, великие, так можно сказать… Конец века и, страшно подумать, тысячелетия это великий миг. И я хотел встретить его вместе с вами. Вот и все… Простите меня за пафос, пожалуй, его было слишком много…
Господа, пьеса сыграна!
Занавес!..