«Роль» — умный фильм с глубоким и точным смыслом, фильм о том, что вся русская история состоит из чередования ролей, что и война, и революция — не более чем их чередование; нет решительно никаких препятствий для того, чтобы актер стал бандитом и убийцей, чтобы тихий сын священника начал жечь людей в топке… Люди меняют роли, переодеваются, как Барон у Горького, — но сути их это не затрагивает: вся российская история — пьеса, которую играют спустя рукава. А если кто-то начнет играть ее всерьез, «вживаясь», — это вернейший путь к гибели. Они и сегодня все играют — в опричников, борцов, сатрапов… А дома за ужином они милейшие люди.

Дмитрий Быков, «Собеседник»

«Роль» сознательно отказывается от любых возможностей быть кино не созерцательным, а зрелищным. Если бы герой задержался в России подольше, то мог бы принять участие в строительстве СССР и понять логику его конструкторов. Если бы перевоплощение из актера в краскома случилось раньше, то ему бы пришлось воевать против своих — и это был бы сюрреалистический опыт и для него, и для зрителя. Если бы хоть кто-то из сослуживцев усомнился в его честности, то мог бы получиться настоящий шпионский триллер с угрозой разоблачения. Если бы по-настоящему влюбился в соседку по коммуналке, то фильм стал бы спасательной операцией. Если бы между Плотниковым и Евлаховым вообще была заметная разница, то из «Роли» вышла бы психологическая драма о погружении разума в беспокойный сон. ‹…› Всего этого здесь нет, как нет и в привычном смысле сюжета. Фильм требует, чтобы зритель доснимал его сам, в своей голове, а от этого у нас отвыкли даже те, кому это положено по работе. «Роль» — экспериментальная вещь. Здесь есть лучшие за всю историю нового российского кино декорации революционного Петрограда. ‹…› Здесь есть галерея потрясающих актерских работ. ‹…› Здесь есть невероятные сцены ‹…›. Чего здесь нет, так это развития истории, которое бы соответствовало ее гениальной идее, прекрасным актерам и живому Петрограду. Ее зрителю предлагается додумать самому, ведь Гражданская война до сих пор не закончилась. Предложение, однако, адресовано в пустоту: фильм идет в пустых залах. Как сказал один из его персонажей, объясняя, почему застрелился красный командир: «Случилась страшная недостача».

Егор Москвитин, Gazeta.ru

Без ‹…› вербальных подпорок сюжетная конструкция рассыпается прямо на глазах. Константин Лопушанский пытается преподнести нам выдуманного им актера Николая Евлахова, который перевоплощается в будто бы воскресшего Игната Плотникова, а мы видим всего лишь актера Максима Суханова, которому выпало сыграть роль ненастоящего красного командира. Как и полагается человеку, пришедшему во всех смыслах из иной реальности, он глубоко погружен в медитативный транс. Иногда под давлением обстоятельств персонаж Суханова его покидает и бормочет что-то не слишком внятное, а потом опять выразительно молчит, изо всех сил прозревая метафизическую суть российского бытия. В итоге великая мистерия, разыгрываемая актером-одиночкой на «сцене жизни», складывается из нескольких диалогов бытового содержания, стрельбы на темных улицах и последнего путешествия в завьюженную снегом неизвестность.

Вячеслав Суриков, «Эксперт»

«Роль» — повод задуматься об относительности фестивальных раскладов. Фильм не взяли ни в Берлин, ни в Локарно, новый куратор которого, Карло Шатриан, даже пенял российскому консультанту, мол, зачем ты нам такое подсовываешь. Что тут скажешь — не въехали иностранцы. Лопушанский верен своему эсхатологическому видению, только на этот раз сценой для апокалипсиса становится не ядерный бункер, как в «Письмах мертвого человека», или фантастический город, как в «Гадких лебедях», а реальная Россия рубежа 1910–1920-х годов, смурная, холодная, черно-белая, лишенная эстетского блеска мариенгофовских «Циников», место, где «из удовольствия стали убивать». Суханов творит запредельные чудеса, перевоплощаясь в нескольких персонажей с нечеловеческой убедительностью; собственно, то, что он гений, видно уже на титрах, на одном крупном плане, всматривающемся в мерцающее, ни секунду не остающееся неизменным — будто река — лицо.

Вадим Рутковский, «Сноб»

Свинцовое небо, дым, разрезающий черно-белое изображение, чья-то голова, срубленная красноармейской шашкой, — разодранная Гражданской войной и одуревшая Россия в качестве сцены, на которой сыграет свою «Роль» герой Константина Лопушанского, считывается легко. Режиссер, впрочем, все равно считает нужным эту метафору развить не только атмосферой кадра, но и безжалостным в своей бессмысленности ходом сюжета — не обращая внимания на то, что фактурный, причудливый синопсис предполагает совсем другой финал. Неудивительно, что из-под тяжести подтекста фильм выбраться так и не сможет.

Денис Рузаев, TimeOut

«Роль» Лопушанского замечательно снята ‹…›. Камера медленно идет по задворкам Петрограда, по трамваям и рынкам. По коммуналкам окраин, похожим на жилище Хромоножки в «Бесах»: накрошено, насорено, намочено, и толстая тряпка в луже лежит. Нищая, дырявая, трижды перештопанная плоть жизни снята пристально — как в фильме Германа «Хрусталев, машину!». Лица светятся недоеданием. Среди коммунальных мизераблей мелькают укрывшиеся до поры недобитки Петербурга. В асфальтовых котлах греются беспризорники. Среди них наверняка есть дети, уцелевшие в погромах усадеб и расстрелах. ‹…› Актер Евлахов все глубже погружается в свое двойничество: тяжелый, каменный, бритый, с трудом цедящий слова, он приживается здесь. Он — жертва общей контузии. Взрыва страны под ногами. Он все чаще чувствует себя орденоносцем Плотниковым. А подлинное прошлое — сном. Главную роль играет Максим Суханов — с абсолютной физиологической достоверностью. Его игра, операторская работа и лаконичный сценарий втягивают в частный сюжет суть эпохи. Здесь все — притча. Здесь нет ответа: почему пронесся этот преисподний вихрь? Зато в тех, кого встречает герой в Петрограде 1923 года, мы видим сценарии будущего. Нашего, в общем-то.

Елена Дьякова, «Новая газета»