Самый видимый, на мой взгляд, недочет «Гадких лебедей» — определенная метафизическая претенциозность, выражающая себя в абсолютной серьезности (одноименная повесть братьев Стругацких, по мотивам которой поставлена картина, все-таки вещица не без юмора), а также в некоторых деталях изображения и музыкального ряда. Самое крупное достоинство этого кино — своевременное обращение к грандиозному литературному первоисточнику.

В июле 2005 года я по довольно случайному стечению обстоятельств перечла забытую с юности книгу братьев Стругацких «Хромая судьба», в составе которой имеется произведение «Гадкие лебеди». ‹…› В книге рассказывается о том, как обыкновенный фашизм постепенно возникает в голове, сердце и теле ничем не обремененного бюргера, и последний легко превращается в штурмовика, готового к убийствам. В книге также говорится о необходимости постоянного самоотчета писателя (шире — интеллектуала) как боевой машины прогресса. Об, извините за выражение, постоянном нравственном выборе и личной ответственности говорится также. Ну, и о том, как дети сначала становятся другими, лишь бы не быть как тупые родители, а потом в одночасье меняют мир.

Книга написана в 1967 году, в стране под названием Советский Союз, когда родных фашистов на родной земле можно было вообразить только в страшном сне. ‹…›

Кажется, что в Зоне Лопушанского (которая, конечно, генетически связана с Зоной Тарковского и некоторыми эпизодами и идеями «Соляриса») — ‹…› то ли случился военный конфликт, то ли произошла экологическая катастрофа (а может, она произошла в Европе вообще — первая сцена фильма кажется продолжением «Времени волков» Ханеке, который закончил свою ленту прямой цитатой из Тарковского). «Мокрецы» Стругацких были интеллектуальными сущностями вроде гаммельнского крысолова, уводящими детей в иной мир за грехи родителей. Мокрецы Лопушанского — люди, по неизвестным науке причинам ставшие Иными, их вид напоминает не только о космических мутантах, но даже и о мусульманских террористах. Иные, и учат детей Иному, совсем как у Лукьяненко (тоже страстного любителя Стругацких): левитируют, как в Матрице, и одеты, как в Матрице одевается компания Нео, и детей так же нарядили. Дети рассуждают апокалиптическими цитатами из современных питерских философов и совершенно не склонны к человеческому, то есть как-то оправдывающему окружающих, поведению. Если что, подпишут вам, грешным, приговор, не задумываясь. В школе Иных, которая немного смахивает на Хогвардс, учится и дочь Виктора Банева (Григорий Гладий). Из приятного режиму, но оппонирующего ему литератора у Стругацких Банев в фильме превращается в успешного американского эмигранта, который в составе международной комиссии возвращается в Россию за своим ребенком. Собственно, из книги взята только эта коллизия — отношения отца и дочери (отцы и дети), она становится сюжетообразующей, а смыслообразующей — линия противостояния обыкновенного и чудесного, пугающего будущего и отвратительного настоящего, таланта и толпы, художника и государства, если угодно. В книге Банев — алкаш и бабник, отношения его с девочкой — вовсе не единственное, что ведет его к нравственному перерождению; в фильме эти отношения — напряженные и страстные, отец одержим идеей спасения дочери сначала из рук непонятных ему мокрецов, а потом — из лап постсоветских психиатров. Ни интеллигентный глава комиссии Айзек Големба (тончайший Леонид Мозговой), ни хамоватый брутальный совок Павел Сумак (сатирический Алексей Кортнев) не убедят писателя Банева ни в чем. Только дети, с которыми его дочь. Благодаря детям он попытается понять странных Иных, Чужих, Других, помогать им, спасать их, наконец, бросить им вызов ради спасения детей (и дети становятся человеческими детенышами, а не сверхсущностями, в момент опасности и необходимости выбора). Григорий Гладий в роли Банева не изображает ни жертву, ни супермена, и это хорошо и правильно: немного обрюзгший, заросший щетиной, близорукий человек, литератор-невротик (это красавцу Гладию надо было сильно постараться, чтобы превратиться в такое существо) в экстремальных обстоятельствах быстро вспоминает, что он мужик, от которого, как во все времена, зависят женщины и дети. И в этом его усилии он наконец обретает своего ребенка: в подвале, где Банев и его помощница Диана прячут детей от химической атаки военных, в полуобмороке кислородного голодания дочь наконец человеческим голосом просит его почитать стихи. Звучит Пастернак. ЗТМ. ‹…›

Безысходность такова, что заставляет зрителя сомневаться даже в символизме финальных кадров, когда девочка, не вполне утратившая волшебные способности, стирает ладонью решетку с окна палаты психушки, и за ним проступает и звездное небо, и нравственный закон. Фильм кажется мне нравственным приговором обществу современной России, с любовью сохранившей тоталитарные черты Советского Союза и быстренько приобретшей тягу к фашистским формам самовыражения. ‹…›

Пунктир, несколько штрихов, которыми Константин Лопушанский и его соавтор сценария Вячеслав Рыбаков рисуют катастрофическую биографию страны (имя ее, в отличие от книги, названо отчетливо, мы твердо знаем: это Россия), — этот пунктир, этот punctum, этот ожог вполне заменяет развернутую картину жизни у Стругацких. Из этих точек как будто бьет безжалостный свет реальности, разрывающий водный мир, эстетский сумрак киноповествования; эти дальние фонари освещают причины того, почему в затерянном городе на краю бывшей империи, которая до сих пор ворочается, как раненый хищник, случилась эта история.

Фанайлова Е. Выйти из сумрака // Сеанс guide: Российские фильмы 2006 года