Для Лопушанского режиссура весьма архаическое занятие — род духовного служения в традициях Бергмана и Тарковского. Но то, что недавно было знаком избранничества, согласно печальной диалектике истории, в 1990-е превращается в клеймо изгоя. И я хочу отдать должное тому, с каким маниакальным упорством, — вопреки давлению времени и изменившимся понятиям кинобратвы, режиссер из фильма в фильм варьирует свои темы, в каждой работе ставя себе предельно высокую планку, которую по тем или иным причинам ему не всегда удается преодолеть.

На этот раз перед нами вариация на тему «Гадких лебедей» по повести Стругацких. Вновь Зона, апокалиптика горящих лесов, аура конца времен, писатель в роли «сталкера» (Григорий Гладий абсолютно точен в этой роли); вселенские дожди, затопленный город (в фильме изумительно передано ощущение воды), зловеще багровый свет — казалось бы, все это видено много раз, но с первого плана, почти мгновенно фильм затягивает, засасывает и не отпускает до конца. ‹…›

 В отличие от шестидесятнической повести Стругацких с их прозрачными политическими аллюзиями, у Лопушанского история приобретает метафизическое измерение. «Мокрецы» — это не столько «диссиденты», противостоящие тоталитарному режиму, сколько Другие, посвященные, мистагоги, духовные учителя, показывающие и предлагающие детям другую реальность. Иные ценности и иные смыслы. При этом для вполне современных людей из вполне «свободного», а никак не тоталитарного мира (еще очень важное отличие от первоисточника) эти существа — мутанты, генетическая аномалия, неведомая болезнь. Впрочем, и там существуют люди, пытающиеся понять, что это за существа, что происходит с детьми в Зоне. Для этого созданы бесчисленные комиссии под эгидой мирового сообщества. Но человеческие особи, в большинстве своем неспособны воспринимать Другое. Тех, кто хочет и может понять происходящее в Ташлинске, считанные единицы — Айзек Големба (Леонид Мозговой) и его помощница Диана (Л. Пицхелаури), парочка ученых мужей и собственно протагонист — писатель Банев, прибывший для «спасения» дочери и постепенно сознающий безысходность ситуации.

Когда-то в «Риме» Феллини древние фрески, открытые при строительстве метро, таяли на глазах. Метафора была проста — все подлинное, к чему прикасается современный человек, мгновенно исчезает. В ленте Лопушанского ощутимо какую эволюция проделал мир за 40 лет. Все иное, непонятное, непостижимое, трансцендентное, — и потому опасное — подлежит немедленному тотальному уничтожению. Прогрессивное человечество ликвидирует Зону с помощью химических реактивов. ‹…› Они не могут существовать в человеческом мире, они тают и чахнут — их не исцелить ни в каких лечебницах. Финал поражает: пронзительная музыка Андрея Сигле, нечеловеческая тоска в недетских глазах ребенка (Римма Саркисян), а за решеткой кафкианской больницы — звездное небо и бесконечный ужас человеческого существования.

 В фильмах Лопушанского зачастую бывало «чересчур» — то эсхатологии, то морализма, то технологических провалов. В «Гадких лебедях» все получилось — точно, емко, естественно.

Кузнецов П. Царство мертвых // Сеанс guide: Российские фильмы 2006 года