Органичная черта русской культуры — космизм, стремление в одном произведении дать образ Вселенной, метафору Истории. Без этого качества наша культура утратит ту яркость, истовость, которую ищут в ней затосковавшие обитатели «цивилизованного мира». Константин Лопушанский — режиссер, который взвалил на себя эту «предельную» функцию. Она идет ему, она — к лицу. Без него уже пятнадцать лет как кинематографический «народ неполный». Как бы вы ни встретили в свое время его фильмы, признайтесь; визуальные образы и «Писем мертвого человека», и «Посетителя музея» остаются занозой в памяти. А это уже — пропуск в историю. ‹…›

…при всей напряженности философской рефлексии Лопушанского его фильмы — несомненное зрелище, гораздо более захватывающее, чем нафталинные исторические эпопеи или убогие разборки доморощенных гангстеров. Захватывающее, поскольку опирается на яркую и жестокую, по определению безграничную фантазию режиссера. И насколько более интересным могло бы это зрелище быть, если бы на ту же «Русскую симфонию» нашлись необходимые средства. Но уже того, что удалось снять (а «Русская симфония» — пока что лучший фильм режиссера), достаточно, чтобы опровергнуть те претензии, которые можно предъявить к «Письмам мертвого человека» и «Посетителю музея».  В кинематограф Лопушанского ворвалась жизнь, хаотичная и завораживающая. Режиссерская же манера стала строже и органичнее.

Трофименков М. [О Константине Лопушанском] // Сеанс, 1997, № 16