Глава вторая

Солнечный день. На экране появляется снятая с неспешного движения одна из узких улочек старого Парижа.

По ней идут, оживленно беседуя, Владимир Ильич Ленин и Трофимов.

Голос Трофимова:

— На следующее утро, после приезда, чуть ли не спозаранку, на моей верхотуре появился быстрый, усмешливый человек. Я и раньше слышал о нем, хотя был он не так уж известен. Одни звали его Ильиным, другие Тулиным, третьи Лениным, а настоящая его фамилия была, говорят, Ульянов. Называли его также Ильичем, и я потому полагал, что это дяденька в возрасте, возможно, даже дедок. Но он был крепкий, прочный, в лучших летах, сносу нет, хотя и малорослый. Лоб крупный, волос рыжеватый, глаз непростой. Он сразу так и вцепился в меня: все ему надо было знать о российских делах, все интересовало его, придирался до мелочей. Я выложил все как есть: и про тюрьмы, и про то, что приходится солоно. «Но нашего брата — русского пролетария — не так-то просто согнуть», — сказал я под конец, чтобы подбодрить его.

Мы видим на экране фрагменты этой беседы: она проходит на фоне нескольких пейзажей Парижа, то на набережной, то в тихом квартале острова Сен-Луи, то на мостике через канал Сен-Мартен, — словом, повсюду, где сегодня еще можно найти уголки города без явных следов современной цивилизации.

Голос Трофимова:

— Открылся я ему также; что приехал сюда не по личной охоте, — когда меня отправляли, я сразу спросил: «Куда это, братцы, зачем? Не для того я из ссылки бежал, чтобы по Парижам разгуливать, какая еще школа? Революцию надо делать, а не лясы точить».

Ленин и Трофимов идут вдоль железной ограды где-то за вокзалом Сен-Лазар, навстречу попадаются прохожие, большинство — рабочий люд, к примеру, стекольщик, в товаре которого, размещенном на спине, отражаются здания и крыши города.

Голос Трофимова:

— На это он возразил, что революцию надо делать умеючи, а для этого стоит поучиться у истории, знать ее законы. Кстати, сказал он, есть тут неподалеку один музейчик, куда он и сам собирался. «Шедевров искусства я вам не обещаю, но зрелище любопытное. Уж если случилось, что вы оказались во Франции, то вам тоже не вредно узнать кое-что о ее прошлом». Они входят в музей восковых фигур, останавливаются у одной из витрин. За ее стеклом искусно выполненные манекены дам и кавалеров, слушающих музыканта за клавесином.

Ленин с каталогом в руках:

— Итак, заглянем в каталог. Перед нами концерт в будуаре фаворитки короля. Восемнадцатый век, на троне Луи пятнадцатый, тот самый фрукт, который сказал: «После нас — хоть потоп». Примечательные восковые фигурки — какова безмятежность, уверенность в могуществе своей власти. Олимп! Любопытно?

Трофимов угрюмо ответил:

— Не слишком! На что мне этот Луи?..

Ленин испытующе посмотрел на Трофимова, продолжает как ни в чем не бывало:

— А на то, любезный друг мой, дабы не забывать, что уже следующему Луи революция оттяпала голову и весь этот Олимп улетучился. Вот вам и безмятежность в салоне мадам Помпадур!

Ленин и Трофимов подошли к следующей витрине. Там на коне, в боевых доспехах, со знаменем в одной руке и с мечом в другой — Жанна д’Арк. Ее окружает, приветствует народ, воинство.

Ленин:

— А вот и Жанна д’Арк, крестьянка, спасшая Францию и выручившая короля. И конечно, этот король тут же предал ее, как только удержался. Потрясает это скотское свойство деспотов предавать тех, кто им служит.

Трофимов по-прежнему безразлично смотрит на восковую фигуру и лишь немного оживляется, когда они оказываются у новой витрины.

Ленин:

— Теперь смотрите-ка, мы только что с вами куртуазили в салоне фаворитки, так сказать, у истоков, а вот вам и следствие — тот самый потоп! Вы о Марате слыхали?

Трофимов не очень уверенно:

— Доводилось. Вождь революции?

За стеклом витрины — умирающий Марат, как бы сошедший со знаменитой картины Давида.

Голос Ленина:

— Вот здесь-то, мой дорогой товарищ, мы еще раз видим, как расправляются с якобинцами мракобесы и лавочники — в общем, та же история, что и с Жанной д’Арк.

В витрине — над телом Марата Шарлотта Корде с окровавленным кинжалом в руке, ее пытается схватить женщина, зовущая на помощь, в дверях стража, но уже поздно, преступление совершилось.

Голос Ленина:

— Марата справедливо называли другом народа, и его убила Шарлотта Корде, подосланная врагами революции. Вот в этой самой ванне он и был заколот.

В то время как Ленин разглядывает витрину, камера приближается к крупному плану Трофимова, и мы слышим его голос:

— Хотя все, что он рассказывал, вероятно, по-своему было полезно, но мне, признаюсь, вдруг стало невмоготу. Опять налетело то, что так недавно сам видел, сам пережил, что и сейчас полыхает там, на родине…

И как бы перед его мысленным взором на экране возникает стремительный поток черно-белых кадров русской Революции.

Работает «американка» — печатная машина подпольной типографии. Она изготавливает прокламации — на нижней строке подпись: «Комитет Российской социал-демократической партии».

Прокламации выносят из типографии…

Их наклеивают на стены…

Раздают рабочим у заводских ворот…

Разбрасывают на сходках…

За ними охотятся полицейские…

Конфискуют у рабочих, срывают со стен, но там вскоре появляются новые…

Листовки возникают на частях машин…

Они летят в цеху с проезжающих кранов…

В фабричных дворах с грузовозов…

Повсюду проникает большевистское слово…

В отместку городовые хватают рабочих…

Одного — в подворотне ночью, другого среди бела дня выводят из фабричной лачуги…

…Избивают, волокут, вталкивают в тюремные повозки…

Руки цепляются за перекладины тюремной решетки…

Руки, бессильные руки, сжимаются в кулаки на тюремных парах…

Руки, рабочие руки, грозят возмездием…

Это руки бакинского рабочего, призывающего к забастовке со стропил нефтеперегонного завода…

Это жест оратора на большой сходке в березовой роще… Он объявляет о солидарности с бастующими нефтяниками…

И повсюду возникают демонстрации, рабочие останавливают станки, выходят на улицы…

А по ним уже мчатся отряды конной полиции…

Налетает полицейский отряд на маевку в роще…

Но садятся на землю рабочие…

Беснуются вокруг них конники…

Призыв к стачке несется по цехам…

Зовет фабричный гудок…

Отворяются ворота, выбегают рабочие…

И вот они уже в шеренгах двигаются по улицам поселка.

Для разгона рабочей демонстрации прибыли вызванные полицмейстером пожарные части…

Мощными струями бьет вода из брандспойтов…

Сбивают струи рабочих… Прижимают к стене… Огромной силы потоки воды хлещут по телам рабочих…

Но за углом возникают новые ряды демонстрантов.

Навстречу им опять несутся конные казаки…

Они преследуют рабочих, бросающих в них булыжниками из мостовой…

Рабочие отступают к своим домам…

Взбегают по железным лестницам, по мостикам, соединяющим этажи, где висит белье, хранится домашний скарб…

Но всадники догоняют рабочих и там…

Силуэты конных казаков появляются в пролетах этажей…

Начинается свирепая расправа, мелькают полицейские шашки.

Каратели не щадят и детей.

Летят вниз тела рабочих…

Идет кровавая расправа…

Все эти кадры и монтажные фразы, которые трудно описать, превосходно сняты в таких классических фильмах, как «Стачка» Эйзенштейна и «Мать» Пудовкина, они давно уже стали как бы документальной записью рабочего движения тех лет, и их нужно бережно и умело процитировать (сюда же, кстати, может войти и фрагмент бакинской стачки 1910 года из фильма «Златые горы») — они значительно полнее и выразительнее, чем новые съемки, создадут динамичный образ рабочего движения тех лет, его падения и взлеты, — словом, все то, что сейчас предстает в памяти Трофимова.

И, не выдержав этого напора воспоминаний, Трофимов воскликнул:

— Шабаш!

Обернулся Ленин:

— Что вы сказали?

Трофимов:

— Я говорю, шабаш! Пойдемте отсюда!

Ленин, деликатно:

— Простите, почему?

Трофимов, повышая голос:

— Потому что все это ни к чему, понимаете, ни к чему!

Ленин:

— Что именно?

Тут Трофимова словно прорвало, и он, задыхаясь, выпалил:

— Все эти короли, куклы эти! Да им же нет никакого дела до нас, до того, чем мы живем, от чего страдаем! Я словно в воду глядел, когда отказывался сюда ехать… Как подумаю, что мои товарищи сейчас там, а я тут какую-то ванну разглядываю! Да поймите же вы: это не нам нужно сюда ехать, а вам туда! Вы действовать должны, действовать, а не в библиотеках сидеть, по музеям! Да на черта мне эта история, эти восковые куклы? Прощайте!

Трофимов убежал… Озабоченно и задумчиво смотрит вслед ему Ленин.

Габрилович Е., Юткевич С. Ленин в Париже. Сценарий // Габрилович Е. Избранные сочинения в 3 т. Т. 3. М.: Искусство, 1983.