Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Два ряда фонарей
Фрагмент сценария к фильму «Поздние свидания»

Стрекот домашнего кинопроектора: по простыне, прикрепленной к стене и заменяющей экран, бегут черно-белые кадры, снятые неумелой любительской рукой — все то, что обычно снимают любители во время дальних экскурсий: речной теплоход в разных ракурсах, башни, памятники, площади, люди, звонницы, новое, старое, несущественное или прославленное в веках.

Начинает звучать мужской голос, объясняющий то, что скользит черно-белой чредой по экрану. Это голос Николая Еремеевича, героя нашего кинорассказа. Это он, наш герой, дает пояснения.

Голос Николая Еремеевича:

— А это музей-заповедник. Под Костромой. Церковь на сваях, банька. Все рублено, моя дорогая, ни одного гвоздя… Черт, торопился, паршиво снял!

А камера по-прежнему неискусно и черно-бело снимает и церковь на сваях, и баньку, и гурьбу теплоходных туристов, ведомых бойкой экскурсоводкой в брюках, беретике, в туфельках на платформах.

И вдруг среди прочих мелькнула в кадре на миг некая женщина — ей, пожалуй, за тридцать. Не сразу заметишь ее. Но заметишь. Была в ней какая-то милая прелесть, какая-то насмешливая непринужденность: возможно, в этой улыбке, возможно, в изящном платочке па шее, а может быть, в этой косынке, ловко и сложно повязанной на голове.

Во всяком случае, она, видимо, привлекла внимание оператора-дилетанта, потому что, небрежно скользнув было в сторону, камера опять возвратилась к ней. И приблизилась, и вновь отдалилась, и снова приблизилась.

А женщина в сложной косынке, уловив, что ее снимают, сперва невольно поправила волосы и одернула джемперок, а потом, спохватившись, сделала презрительную гримаску и исчезла в туристской отаре.

И тут же, то в фокусе, то вне фокуса, поплыли по простыне черно-белые самовары — целая армия разнокалиберных самоваров. И голос Николая Еремеевича объяснил:

— Коллекция самоваров. Прежде, моя дорогая, чай пили в России только из самоваров. Разжечь большой самовар — это, как ты понимаешь, не фунт изюма. Солдаты раздували его сапогом.

И разом экран стал цветным. И самовары тоже цветными… Все та же группа туристов, но уже в цвете и уже снятая умелой рукой — не для показа на простыне, а для нашего фильма.

И как бы подхватывая слова, только что сказанные Николаем Еремеевичем, цветная юная экскурсоводка в беретике и туфлях-платформах заученно говорит:

— У волжских купцов, товарищи, существовал канон, по которому вся семья по вечерам собиралась у самовара. А у некоторых вплоть до Октябрьской революции царил, товарищи, откровеннейший домострой.

Возгласы, смех. Цветные ряды самоваров.

Экскурсоводка:

— Тише, товарищи!.. (Заученным голосом.) Домострой — это книга шестнадцатого века, уродливый символ домашнего произвола. (Безлично цитирует наизусть.) «Муж жену вразумляет, а коли это не помогает, то должен плетью стегати и раны возлагати…» (Оживление, смех.) В общем, жестокость и варварство… А теперь — к коллекции бабочек, товарищи!..

Снова застрекотал кинопроектор, и все опять стало черным и белым. Туристическая гурьба потянулась к дверям. И среди других вновь мелькнула все та же женщина в легкой косынке, ловко и сложно повязанной на голове. И снова камера приблизилась к ней и опять отошла. Но все это так, на мгновение. Стрекот утих. В тот же миг воцарилась тьма. Действительность это или все тот же любительский черно-белый фильм? Пожалуй, действительность: кипопроектор умолк, слышались только толчки теплоходной машины. Вдруг замерли и они. Кто-то зашевелился в потемках, чиркнула спичка. Это был Николай Еремеевич — он путешествовал в отдельной каюте, крохотной, как пенал. Зажег электрический свет, прислушался. Мертвая тишина. Машина застыла.

Да, это была действительность. И как всегда в таких случаях, кадры стали цветными.

Николай Еремеевич натянул штаны, накинул пиджак и пальто. На палубе он сразу понял, в чем дело: теплоход стоял посреди реки. Туман. Белесая муть. Даже огонек близкого бакена едва продирался сквозь дремучую мглу. Время от времени, в отмеренных интервалах, ревел теплоходный гудок.

Николай Еремеевич стоял, опершись на поручни. Глаза понемногу привыкли к мгле, а может туман чуть-чуть уступил, но стало заметно, что неподалеку на палубе стоит еще один человек. То была женщина. И именно та, что в легкой косынке.

Он молчал, странно оробев. Палуба была безлюдна.

— Как вы думаете — это надолго? — вдруг спросила она про туман.

— Не имею понятия, — откликнулся он.

Опять помолчали, глядя в ночь и в туман.

Щелкнула зажигалка — она закурила. Закурил и он.

— Вы на весь рейс? — спросил он, выдохнув дым.

— От звонка до звонка, — сказала она.

Туман. Тишина.

— Живете в Москве? — спросил он.

— Живу в Ленинграде, — сказала она.

— И я! — почему-то обрадованно вымолвил он.

Взревел гудок. А когда он притих, из туманных недр, далече-далече, отозвался ответный гудочек, тонкий, слабый и, казалось, очень напуганный.

— Однако становится холодно, — сказала она и сильным взмахом кинула окурок в урну. — Пойду к себе. Приятного сна.

Она ушла. Он остался один. Было действительно холодно. Пришлось поднять воротник пальто.

Был закат, южный и теплый, где-то у Волгограда. По палубе прогуливались туристы. Плыл теплоход. Мимо, по берегу, скользили хатки, заводы и тополя — дело близилось к югу. Проплывали баржи с нефтью, углем и лесом.

На корме магнитофон гремел твист. Кружились пары. Одни действительно танцевали твист, другие фокстрот, третьи танго или падекатр — кто к чему привык. Все были в легких рубашках и платьях, уже ничто не напоминало север — ни его одежд, ни его лесов.

Николай Еремеевич стоял в толпе зрителей и видел, как пришла его давешняя собеседница — та самая, из тумана. Она тоже была в легком платье. Он постоял-постоял, а потом подошел к ней.

— Можно вас пригласить?

— Пожалуйста, — согласилась она.

Он танцевал неважно и, как многие здесь, все время сбивался на танго. Она попыталась было направить его на истинный путь, но потом, махнув рукой, подчинилась. И когда магнитофон заиграл на всю Волгу вальс, они все равно танцевали танго. Наконец он выговорил:

— Когда мы познакомились, вы выглядели совсем по-другому.

Она удивленно взглянула на него.

— Разве мы с вами знакомы?

— Ну как же! Помните, жуткий туман. Я стоял рядом.

Она пожала плечами:

— Туман я помню.

Он так опешил от такого ответа, что совсем умолк. Магнитофон заиграл краковяк, но они и под краковяк танцевали танго.

— Послушайте, — сказала она. — Если танцуешь, то приятно разговаривать.

— Давайте, — откликнулся он.

— С чего мы начнем? — спросила она.

— Не знаю, — со своей мягкой улыбкой ответил он.

— Тогда начнем, как положено: где вы работаете? — сказала она.

— Я инженер. Начальник пусковой группы.

— Какой? — удивилась она.

— Видите ли, — солидно объяснил Николай Еремеевич, — наш завод производит сложное электронное оборудование к уникальным станкам. Функция моей группы — отладить их у заказчика и пустить. Вот мы и ездим по городам и заводам.

— Ах вот вы какой! — не то с уважением, не то с усмешкой бросила она. — Ну что ж, давайте вправду знакомиться. Меня зову Верой Кондратьевной. В просторечии — Верой.

— А я — Николай Еремеевич.

— А в просторечии?

— Еремеич.

— Ну какой же вы Еремеич! — с милой насмешливостью сказала она. — Еремеич — это нечто мудрое, в армяке, философствующее на бахче возле шалаша. А вы… Нет, вы не философ, — заключила она.

— Кто же я?

Она оглядела его, подумала.

— Турист с профсоюзной путевкой, — сказала она.

В городе Астрахани стояла жара. Николай Еремеевич и Верочка сидели на скамейке в скверике над Волгой. Бегала детвора, радовалась и плакала. Вера разделывала перочинным ножом арбуз, положив под него газеты: быстро и точно.

— Здорово вы его! — сказал Николай Еремеевич про арбуз.- Вы родом не с юга ли?

— Представьте себе, ярославская, — смеясь ответила Верочка.

Они стали есть арбуз, обливаясь соком. Светило солнце, искрилась река. На берегу, на плавучих лотках, торговали рыбой.

Подошла цыганка.

— Погадаю, красавица?

— Давай. — Верочка протянула руку.

— Замужем? — спросила цыганка, оглянув ладонь.

— А ты угадай! Это ведь ты ворожишь, не я!

Цыганка скользнула глазом по Верочкиному лицу и по ловко повязанной косынке.

— Да по левой руке вроде бы нет, — сказала цыганка.- А по правой вроде бы да…

— Брось трепаться! — сказала Вера и выдернула ладонь.

— Косынку продашь? — неожиданно спросила цыганка. — Сумку продашь?

— Не продаюсь. Шагай!

Цыганка не стала скандалить и удалилась, плюнув в газон.

— А вы, правда, замужем? — несмело спросил наш герой.

— Была! — все с той же веселой непринужденностью ответила она. — А вы? Как у вас? — улыбаясь, спросила она.

— Женат.

Они снова принялись за арбуз.

— Да, был муж, — обливаясь соком, отметила Верочка.- Но все равно — все в жизни, друг Еремеич, я сделала для себя сама. Даже квартиру в кооперативе себе построила сама. Сама все обставила, прибила и привинтила.

— А муж?

— Что — муж? Муж умер еще в коммуналке. Оставил два стула и штору.

Светило солнце. Сверкала Волга. Играли дети.

Теплоход шел в обратный рейс, с палубы были видны густые леса, заводы, деревни верхней Волги, пассажиры снова сменили одежды, обулись и утеплились. Вера Кондратьевна сидела на скамейке верхней палубы и вязала. Приблизился Николай Еремеевич.

— Можно присоединиться? — спросил он.

Она согласно кивнула, считая петли.

Он сел. Был сильный ветер, вообще все было уже по-северному.

— Как странно, что мы с вами с тех пор ни разу не поговорили, — сказал Николай Еремеевич.

— С каких это пор? — Она скользнула глазами по его лицу.

— С самой Астрахани, когда мы так весело ели арбуз.

— А мы с вами тогда о чем-нибудь говорили? — спросила она.

— Ну как же! — горячо и немного обиженно сказал он.

Она продолжала считать петли.

— Да вы, оказывается, умеете вязать, — отметил он.

— Еще бы! — Как всегда, она улыбнулась своей открытой, умной и странной улыбкой. — Я все-таки женщина. Порой это прорывается. — Она взглянула на часики. — Однако через десять минут обед. Пойду, надо хотя бы чуток приукраситься.

Она ушла, мягко кивнув ему. Он продолжал сидеть. По левую сторону реки шли высокие берега с зелеными луковками церквей.

Теплоход швартовался у речного вокзала Москвы. Пассажиры уже толпились на палубе с багажом. Николай Еремеевич пробрался к Вере, которая стояла на выходе среди других пассажиров.

— Вот и приехали, — сказал он.

— Да, — сказала она. — Все на свете кончается именно этим.

— Можно мне как-нибудь вам позвонить в Ленинграде?

— Как-нибудь, — согласилась она.- Но я ведь редко бываю дома. Дела!

Он кивнул:

— И у меня дела!.. Сейчас как начнется!

— И у меня как начнется! — проговорила она.

Она прощально взмахнула рукой и смешалась с толпой. А он напоследок стал крутить с палубы выход туристов по сходням на московскую пристань.

Застрекотал проектор, и уже в черно-белом мы увидели на простыне, заменявшей домашний экран, эту беспокойную вереницу туристов, выходивших по сходням на пристань. Чемоданы, авоськи с фруктами, шляпы и кепки, пальто.

Все это двигалось вверх черно-белой лентой. И вдруг в толпе, где-то довольно далеко, какая-то женщина обернулась на миг.

То была Верочка.

Стрекот затих. Лента кончилась. Николай Еремеевич зажег свет. И мы убедились, что это он у себя в квартире демонстрирует отснятые кадры своего путешествия жене своей Анне Ивановне, женщине с добрым лицом и голубыми глазами: не сказать, что пригожа, но и не так уж, что непригожа. Жена как жена.

— Ну как? — спросил он.

— Интересно, — сказала она. — А кто эта женщина?

— Какая?

— Которая обернулась, когда сошла с теплохода.

— Какая женщина! — сердито прикрикнул он. — Нет, это потрясающе! Среди стольких людей ты увидела какую-то женщину!

— В пестрой косынке, — пояснила Анна Ивановна. — Ну-ну,- примирительно добавила она.- Вот ты и расстроился… Давай быстрей ужинать, через четверть часа начнется по телику фильм.

И она кивнула на телевизор.

Когда Николай Еремеевич после отпуска пришел в свое заводское КБ, его заместитель Кукушкин — мужчина лет тридцати двух — радостно закричал:

— Николай Еремеевич, своей персоной! Вернулся?

— Да уж с недельку.

Кукушкин обнял его.

— Как съездил?

— Нормально.

— А у нас дожди, — сказал с укором погоде Кукушкин. — Ну слушай, докладываю…

Раздался телефонный звонок, Николай Еремеевич поднял трубку.

— Николай Еремеевич? — спросила трубка.

— Он самый.

— Как отдохнулось?

— Вполне.

Габрилович Е., Габрилович А. Два ряда фонарей. Сценарий // Габрилович Е. Избранные сочинения в 3 т. Т. 3. М.: Искусство, 1983.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera