Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
В огне брода нет
Фрагмент сценария

— Все зависит от моего внутреннего отношения к бесконечному разнообразию тонов одной и той же цветовой семьи, — продолжал, увлекаясь, Вася. — Да, да и да!..

— Заткнись! — сказал сзади простуженный голос. — А то схватишь по шее.

Вася перешел на шепот:

— А знаешь, Теткина, ты сбоку похожа на ангела! Резко сбоку! Вспомни ангелов Рафаэля… Ты даже начинаешь мне нравиться, — засмеялся он. — Ей-богу! Серьезно!..

И Таня ответила, не удивившись внезапности сказанного:

— Я уже влюблена в другого, товарищ Мостенко.

Они вернулись затемно. Поднялись в вагон. Света не было.

— Цвет сам по себе уже выражает нечто, — говорил Вася. — Этого нельзя избегнуть, и этого не надо избегать! Это надо использовать! — И он вдруг обнял Таню и поцеловал.

Девушка молча высвободилась.

Они прошли в мастерскую.

— То, что действительно красиво, то и является истинным, — продолжал Вася.

Таня зажигала керосиновую лампу.

— Когда Веронезе писал «Брак в Кане Галилейской», он употреблял для этого всю роскошь самого нереального, от темно-фиолетового до чудесных золотых тонов.

Лампа разгоралась. Она освещала мастерскую все больше и больше.

Вася снова обнял Таню. Таня выскользнула. Он привлек ее крепче, настойчивее… Таня опять высвободилась. Глаза ее смотрели куда-то вперед. Они были удивительными, эти глаза.

Таня взялась за палитру, за кисти. Она подошла к холсту, где смутно проступали контуры ее будущей первой картины.

Вася присел, закурил.

Таня работала.

— Сущность изменчива, — пуская дым, продолжал Вася. — Но жизнь вечна… И через полсотни лет будет эта ночь, этот стол, буду я или такой, как я. А будешь ли ты или такая, как ты?.. Интересно!..

Таня работала.

Вася умолк: мощь и злость этой работы ошеломили его. Ему показалось вдруг, что девушка выросла, стала шире в плечах, что она способна разрушить стену, сломать дерево или дом. Вася смотрел. Долго смотрел. Встал, подошел к Тане поближе и стал смотреть на картину.

Внезапно Таня стремительно отошла от холста, склонила по привычке голову набок и, прищурив глаз, сказала с искренним восхищением:

— Здорово сделано! А? Хорошо! А? Отлично!

Она шагала по вагону широкими шагами, смеялась и, останавливаясь перед картиной, говорила, не в силах скрыть своего торжества:

— Отлично! Отлично!

Вася смотрел, смотрел на картину, потом вдруг резко повернулся и вышел.

Он прошел к себе, на свою половину, где вдоль стены и возле его мятой постели стояли многочисленные копии портретов Маркса, Энгельса, Либкнехта, Розы Люксембург, сделанные им. Остановился у своей картины. Глубоко задумавшись, пристально, строго глядел на нее. Потом достал чистый холст и укрепил его на подрамнике.

Из мастерской было видно, как Фокич сел на агитповозку, что-то сказал Тане, и девушка побежала в вагон.

Она сказала Васе:

— Слушай! Дай-ка нам свой граммофон.

— А зачем? — спросил Вася.

— «Интернационал» играть!

— Бери! — И, вспомнив что-то, Вася вскочил вдруг и высунулся в окно. — Фокич! — крикнул он. — Поосторожней! В Гусевке белые!..

Выбежала Таня с граммофоном. Агитповозка с Таней и Фокичем уехала.

Вася долго еще смотрел на Танину картину.

— Плохо, ребячески, неумело. Но дьявол меня возьми, если я совру! Она — громадный художник! Сдохнуть на этом месте!..

Таню допрашивал полковник, немолодой уже человек, с обветренной кожей на впалых щеках, с глубоко запавшими глазами. Судя по всему, он принадлежал к тем русским офицерам из интеллигентов, которые были призваны в армию после начала войны. Он сидел, навалившись на стол, покрытый полотняной скатертью.

Таня стояла напротив, теребя платок. Она смотрела на полковника, на занавески на окнах, на фикусы в кадках, на стены со множеством икон: дом был поповский, рубленый, старый.

— Комсомолка? — спрашивал Таню полковник.

— Комсомолка.

— Работала в агитвагоне?

— Да.

— Рисовала плакаты?

— Рисовала.

— Против нас?

— Против вас.

Полковник посмотрел на Таню.

— Родители есть?

— Нету.

Он откинулся на спинку стула.

— И кем же ты в жизни хочешь быть?

— Художником.

— Вот как! — удивленно сказал полковник и посмотрел на Таню.

Девушка опустила глаза.

— Стало быть, художником? — повторил он. — А ты знаешь, что значит быть художником?

Таня молчала.

Полковник обвел взглядом иконостас:

— Скажи, какая из этих икон тебе больше всего нравится? — Он встал и прошел в соседнюю комнату.

Там на столике стояли куличи, вино в графинах, крашеные яйца: стояла пасхальная неделя.

Полковник налил из кринки стакан молока. Кинул в рот таблетку, запил ее. Отломил кусочек кулича, положил в рот, пожевал. Еще отломил и пошел обратно.

— Ну так что? — сказал он, подходя к Тане. — Какая же из этих икон тебе больше нравится?

— Эта, — проговорила девушка и показала на маленькую иконку, которая висела где-то сбоку, внизу, без оклада.

На сей раз полковник посмотрел на Таню внимательнее, удивленно, с нескрываемым интересом.

— Правильно, — сказал он. — А знаешь, кто ее написал?

— Нет.

— Прохор с Городца… Отец Прокофий, хозяин этого дома, — невежда. Поэтому икона плохо висит. А ведь ей цены нет. Пятнадцатый век!..

Он отворил окно. Свежий воздух поднял и закружил занавески. На дворе кудахтали куры, ржали кони, топали люди.

— Да-a, — сказал полковник, — умирают цари, государства, империи, ширятся кладбища, а искусство вечно…

Таня слушала.

— И Россия вечна… Ты русская? — спросил он вдруг.

— Русская.

— Россию любишь?

— Люблю, — ответила Таня.

— И я люблю, — сказал полковник.- Итак, мы оба любим Россию, — продолжал он, присаживаясь. — А что происходит, ты знаешь? У нас в России?..

— Революция, — сказала девушка.

— А зачем, ты спрашивала себя?..

Таня молчала, видимо, не решаясь сказать.

— Говори, говори! Не бойся!

Таня сказала:

— Чтобы всех мучителей погубить…

И опять полковник пристально, словно оценивая, посмотрел на девушку.

Да, это был странный разговор. Быть может, потому, что полковнику надоели бесконечные допросы, а может быть, оттого, что был на нем университетский значок и захотелось ему поговорить о чем-то ином, чем говорилось ежедневно, ежечасно, среди своих.

Вошел капитан, спросил:

— Как с Печенкиным, господин полковник?

— Решайте сами, — сказал полковник. Он закрыл глаза и некоторое время, пока капитан не ушел и не затихли его шаги, сидел вот так, с закрытыми глазами, молча. Потом сказал: — А знаешь ли ты, девочка, что говорил один русский, которого ты, конечно, не знаешь?..

Таня слушала.

— «Зачем мне ад для мучителей? — говорил он. — Что тут ад может поправить, когда те, кто есть замученные, уже замучены?..»

— Чтобы опять не мучили, — сказала Таня.

— Значит, ты веришь, что будет время, когда людей не будут мучить?

— Да.

— И, следовательно, — подхватил полковник, вставая, — ты веришь во всеобщую гармонию?.. — Он подошел к девушке. — А ведомо тебе, что еще сказал все тот же человек, которого ты не знаешь?..

— Что? — спросила Таня.

— Он сказал, — продолжал полковник, двинувшись дальше, — «Не желаю я высшей гармонии, если стоит она хотя бы единой слезинки ребенка, хотя бы только одного замученного человека».

Таня слушала.

Полковник снова подошел к девушке, но уже сзади, так, что видно было его лицо.

— А сколько людей замучила революция?.. Мы и вы? — говорил он. — И сколько еще будет слез?.. А ты можешь сказать, что и в этой вашей вечной гармонии не будет вот этих слез? А?..

— Не будет! — сказала Таня.

— Но будут другие! Будут! И, может быть, даже пострашнее! Лишь бы гармония! — усмехнулся полковник. — Пусть даже со слезами!.. И пусть брат убивает брата. И русский идет против русского. Так?..

— В огне брода нет! — сказала Таня.

Полковник захохотал и столь же неожиданно умолк.

— Да! Это уже вера!.. Это уже исповедание! — воскликнул он и дважды прошелся по горнице. — А за веру надо страдать. — И вдруг спросил, словно испытывая, в упор глядя на Таню. — Ты готова страдать?..

— Как это? — не поняла Таня.

— Пострадать, — повторил полковник.

И Таня поняла.

— Когда? — спросила она тихо, одними губами.

— Завтра, — ответил полковник, не спуская глаз с девушки. — Можно сегодня. Как хочешь?..

— Завтра, — промолвила Таня.

И снова полковник посмотрел на Таню. Посмотрел пристально, долго. Потом прошелся и, остановившись, сказал:

— Боишься?

Таня молчала.

— А хочешь, я тебя отпущу?

Таня подняла голову.

— Хочешь?

Полковник ждал. Девушка опустила глаза.

— Ну? Зачем тебе помирать? Ты художник.

Таня опять посмотрела на полковника. И тот, словно угадав ее мысль, добавил:

— Отпущу! Отпущу, если хочешь…

Таня сказала:

— Хочу.

Полковник будто обрадовался чему-то. Он снова прошелся по горнице и, не спуская глаз с девушки, спросил:

— А как же вера?.. И революция? Жизнь, видать, слаще? Значит, брод все же есть?

Таня молчала.

Едва заметная улыбка скользнула по лицу полковника.

— Сягин! — позвал он.

Явился капитан.

— Уведите!

Таня не двигалась.

— Идем! — подтолкнул ее капитан.

Девушка шагнула к дверям.

— Капитан! — остановил полковник. — Подойдите!

Сягин вернулся. Наклонившись к самому уху, полковник что-то сказал ему.

— Слушаюсь! — козырнул капитан, щелкнул каблуками и вышел.

Полковник остался один. Он слушал, как затихли шаги на лестнице, как хлопнула дверь и наступила тишина.

Капитан и Таня шли через базарную площадь. В самом центре ее солдаты возводили помост и большую виселицу. Стучали топоры, звенели пилы.

Какой-то унтер кричал:

— Эй, Полищук! Ты как веревку скрепил? Ты что, груши сушишь? Где гвозди дел?! Всего пять гвоздей! Я ж тебе три фунта выписал!..

Полищук отвечал, сидя на перекладине:

— Гвозди все в дело пошли! Нешто гвоздь видно? Одна шляпка!

— Шляпка! — кричал унтер. — Шляпа ты!

Капитан и Таня свернули в переулок. Вышли огородами за околицу.

Капитан остановился. Остановилась и Таня, она обернулась.

— Иди! — приказал капитан.

Таня стояла.

— Иди, иди!..

Таня стояла.

— Ну! — И капитан расстегнул кобуру.

Девушка пошла. Она двигалась медленно, съежившись, втянув голову в плечи, очевидно ожидая выстрела. Но выстрела не было. Таня шла. Наконец, не выдержала, оглянулась.

Капитан быстрым шагом уходил в переулок.

Габрилович Е., Панфилов Г. В огне брода нет. Сценарий // Габрилович Е. Избранные сочинения в 3 т. Т. 3. М.: Искусство, 1983.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera