Впервые я встретился ‹…› Сережей Юткевичем летом 1921 г. в Ленинграде (Петрограде тогда еще). Он приехал из Москвы, где учился в учебном заведении, носившем благозвучное название ГВРМ, в переводе — Государственные Высшие Режиссерские Мастерские. Он приехал в Петроград, где жили его родители. Он, естественно, немедленно встретился с моим товарищем Гришей Козинцевым. Их объединяло то, что они были не только однолетками, не только земляками, они просто были объединены в школьные годы работой в Киеве; в Киеве, менявшем власть, в Киеве, необычайно оживленном и интересном, в Киеве, где они в возрасте 15–16 лет поставили любопытный спектакль (кажется, он прошел не один раз, а полраза)-комедию «Об отце Максимиллиане и его непокорном сыне Адольфе». Роль Адольфа исполнял Сережа Юткевич, одну из ролей исполнял тоже их сверстник и киевлянин Алексей Каплер. Они оба — и Козинцев, и Юткевич — хотели стать художниками, но увлеклись и театром.
Юткевич, приехав в Петроград, пошел к Марджанову, где и встретился со мной.
В отношениях Козинцева и моих с Юткевичем было нечто очень забавное. Мы, как два наших сегодняшних современника — Каспаров и Карпов, все время состязались: кто выйдет вперед. Я бы даже употребил такое слово, «яростно завидовали» один другому. Это была очень хорошая зависть, далеко не та, о которой писал Олеша. Это была зависть в том, чтобы человек не вырвался на
Козинцев и Юткевич были весьма не схожи. Один был высокого роста,
Они очень удачно монтировались — Козинцев и Юткевич. Совсем не монтировался с Юткевичем его товарищ по постановке у Фореггера: тот был, скорее, склонен к полноте, к ранней лысинке, несмотря на шевелюру. Тот неизвестно о чем мечтал, вероятно, тоже о натуре и уж наверняка о рисунках. Это был Эйзенштейн. Мы все четверо
Но, честно говоря, ни одному из нас при всех талантах не было дано основное. Знаменитая Кассандра, дочь царя Трои Приама, оттого, что имела дар прорицания, столько страдала в жизни. Ни Козинцев, ни я, ни Юткевич не предчувствовали, что четвертый ингредиент нашего сообщества, которого, мы прозвали «Фекс», буквально через
Дальше мы вырвались на
Известно, что «Ленфильм» был организацией странной и, я бы сказал, интересной. Боже мой, сколько мне доводилось читать разгромных статей, посвященных этой киностудии в
«Ленфильм» был великой организацией, заявляю еще раз в научном сборнике, и я обязан об этом говорить, потому что наука тесно сплетена с производством, с творчеством.
«Ленфильм» был киностудией, где не было того, что называется хапаньем. Все то, что пришло позже в советскую кинематографию, другим словом я назвать не могу. Как бы побольше захапать от этого величайшего из искусств. Заявляю с гордостью, «Ленфильм» этого не знал, да мы и знать не хотели об этом. Будем честно говорить, какое уж тут хапанье, наживательство, когда каждый из нас непрерывно «окунался» то в ледяную, то в горячую воду. Каждого из нас то били, то рубили на 8–10 частей, а потом хвалили, возносили. И мы все это переносили, конечно, не безропотно. Огрызались, скандалили. Но переносили, не ожидая ничего хорошего от того искусства, которому мы себя посвятили. Если «Ленфильм» нас научил тому, что искусство требует не жертв, а работы, труда, то и мы в меру своих сил делали «Ленфильм».
Сегодня я вправе заявить, что «Ленфильм» делал режиссер
Он пришел на «Ленфильм» не из ленинградских стен, а из московских, но тем не менее стал ленинградцем, ленфильмовцем. Его картины «Черный парус», «Златые горы» были картинами, которые подняли студию. Они вместе с Эрмлером сделали картину, которая по существу представляла лицо «Ленфильма» как такового, картину «Встречный». Если бы вы могли представить, как это было трудно. Я могу это себе представить, потому что для меня это была черная пора, когда Козинцев и я с Эрмлером и Юткевичем были «на ножах». Мы поссорились
Для нас в то время не было худших врагов, чем Эрмлер и Юткевич. Мы готовы были сделать им выволочку, избить их.
Однако против «Встречного» мы не выступали и до сих пор считаем, что несмотря на его изъяны, а их много, было в нем нечто весьма высокое, определившее весь дальнейший путь «Ленфильма».
Сегодня пора сказать, что расхожая формула — «Встречный», поставленный Фридрихом Эрмлером», — это просто свинство. «Встречный» поставлен Эрмлером и Юткевичем, и я позволю себе сказать, в большей степени Юткевичем, чем Эрмлером. Ибо Юткевич подумал не только о замысле, о картине из жизни металлургического завода. Он не только привнес в это дело свое чувство реализма, которое им уже владело. Юткевич привел и коллектив. Актеры Тенин, Пославский были его актерами. Они играли главные роли в этом фильме. Эрмлер ни одного своего актера в этот фильм не привел. Гардин явился не из стен эрмлеровского класса.
Я хотел бы сказать о нем, как об ученом и режиссере. Я никогда не забываю, как труден тот и другой путь. Я не могу не вспомнить сегодня, что
Я прошу прощения, что говорю об этих деталях, но я не могу передать, как теплые руки Юткевича вдруг стали холодными, ледяными. В присутствии всего зала ему было присвоено звание заслуженного деятеля искусств. Тогда это значило не то, что сегодня. Зал взорвался овациями, как бы компенсируя то оскорбление, которое ему было только что нанесено.
Мне пришлось пережить Эйзенштейна и Юткевича.
Сейчас очень популярно печатать статьи в газетах и журналах, «Огоньке» и «Литературной газете», «Комсомольской правде» и других газетах о том, какое это было время, когда все определяла личность, именуемая Ждановым, писали о том, что имеется завод имени Жданова, университет имени Жданова, районы, улицы
Да, это были ужасные времена, и о них стоит писать. Но, по чести говоря, это называется после драки кулаками махать. Сейчас это можно говорить. Но важность не в том, чтобы сказать, а важность в том, чтобы вырвать зло с корнем. Боюсь, что пока это удается довольно трудно. Зло упорно сидит в земле и не дает себя вырвать. Вы прекрасно знаете, что пока не появилось почти ни одной статьи,
И сегодня я не могу не сказать, что для меня Юткевич — это феномен. Он работал, непрерывно трудился. Но дело не только в том, что он трудился. А дело в том, что он трудился с невероятной жаждой нового и с невероятной жаждой многоцветности.
Одной из последних картин Джона Форда была картина «Искатели». Я позволю себе именно так назвать то поколение, пришедшее вместе с Эйзенштейном и Юткевичем. Непрерывный поиск, непрерывные искания. Искания не ради себя, не ради даже своего искусства, не ради даже своего народа, а ради жизни на Земле. Так искал всю жизнь Чаплин, так ищет Феллини. Так искал Эйзенштейн от «Стачки» до «Ивана Грозного». И так всегда искал для того, чтобы найти то, что надо планете, Сергей Юткевич. И искал не только на путях киностудийных площадок, а искал и в науке, публицистике, в общественной работе. Как он находил для этого время, как он находил для этого здоровье, я понять не могу.
Он был необычайно умен. Это свойство очень хорошее, не надо о нем плохо думать. Но он был необычайно глуп в том смысле, в котором глуп герой народных сказок, таким дураком считаю я и себя. Мы ужасно любили глупые вещи. Мы любили и Петрушку, и царя Максимиллиана, мы любили и Фантомаса, и Пирл Уайт. Мы любили глупости, потому что знали, что часто глупости приносят великолепные, великие плоды. Это была действительно похвала глупости. Но глупости не в тупом плане, а в плане искательства, в плане расцветки мира, в плане народном. Когда толстого, лысоватого человека в монастыре, где он учился, обзывали волом, его учитель сказал: «Вы называете его волом, а этот вол заревет на весь мир». Это был Фома Аквинский.
Так мы были упорны, а может быть глупы, но Эйзенштейн взревел на весь мир и дал нам возможность выйти на масштабы планеты. Мы ему обязаны. Но мы имеем
Леонид Трауберг. О гигантах и современниках. Из воспоминаний // Киноведческие Записки, 2004, № 70, с. 76–77.