— Хрисанф, это тебе. Используй свои связи с печатью. Постарайся, чтобы наш манифест продавался у всех газетчиков! Помни, у тебя в руках «золото»! Эта пачка разойдется в два часа. А еще через час наш манифест станет исторической редкостью!

Так говорил Сережа Юткевич, неожиданно появившийся у меня проездом из Петрограда. И вручил две объемистые пачки. В них было перевязано около двух или трех сотен экземпляров брошюры «Эксцентризм».

Тонко вычерченное лицо этого юноши с изящным, словно выточенным носом, всегда было устремлено вперед, напоминая бригантину, разрезающую волны. Чуть приспущенные веки прикрывали поблескивающую в глазах иронию. Почему-то возникало ощущение, что Сережа смотрит на вас сквозь увеличивающие стекла. Он выработал привычку говорить, не теряя времени, быстро и точно. Его суждения чаще всего бывали неожиданны и разящи. Он словно бы скальпировал встретившиеся явления действительности и оценивал ее холодным, чуть скептическим умом. Должно быть, ему очень подошла бы специальность хирурга, и наверняка он достиг бы в ней высоких степеней. Разумеется, он был категоричен. Но вместе с тем в его улыбке было что-то женственное. Тонкие поджатые губы выдавали не только бретера, смакующего очередную пилюлю, но и скрытую чувствительность, может быть даже, сентиментальность. Он постоянно вызывал у вас желание разгадать, какова неповторимая природа его надежно защищенной интимной лирики. Но ускользал от наблюдения. Рацио! Вот его кумир.

Мне казалось, что для своих семнадцати лет он отдает рационализму слишком взрослую дань. Но признаюсь, у него всегда было что отдавать. Собеседнику, настроенному несколько философски, не могло быть с Сережей Юткевичем скучно. Всегда было интересно его слушать. В его присутствии мы оттачивали свой ум и вкус к афоризмам. Он был поклонником французского изящества и выглядел среди нас эстетом.

Уже тогда у него образовалась привычка, разговаривая с вами, кивать головой и поддакивать: «Да… Да… Да…» — в то время как мысли его бежали по сложным кривым. ‹…›

Что же касается скрытого лирического пафоса и чувствительности Юткевича, то его «Рассказы о Ленине» — лучшее доказательство, что он не был лишен ни того, ни другого. А в юности он порой наступал на горло собственной песне, может быть, из боязни, как бы искренность не обернулась банальной простоватостью, бессильной высечь из сердца зрителя-собеседника ту могучую искру, из которой разгорается пламя. Как бы вместо достойной песни не прозвучала однодневная сентиментальная песенка. А когда пришло время для серьезного пения, идущего от души, песня зазвучала у него в полный голос с классической сложной простотой и глубоким воодушевлением. Знаменательно для Юткевича, что это была песня об эстетике и величии мышления. ‹…›

Вернемся в 1922 год…

Я хотел было развязать таинственные пачки, но Сергей остановил мою руку. Повторяю, он был по-мальчишески категоричен, как и подобает бретеру в семнадцать лет.

— Еще будет время. Прочитаешь. Может быть, не все, но кое-что заслуживает изучения. И, несомненно, доставит тебе удовольствие. Хотя ты со многим не согласишься. И даже будешь возмущен. Впрочем, это вообще написано так, что никто не обязан соглашаться. Даже мы сами.

Умные с лукавинкой глаза его посмотрели на часы. Подтянутый и сухопарый, он уже в отрочестве и юности как-то сразу стал завидно взрослым и организованным. Не терял времени. Студент мейерхольдовского ГВЫРМа, одного со мной «призыва», и художник, он заведовал художественной частью в эстрадном театре Н. М. Фореггера и публиковал графически острые, неизменно иронические рисунки на театральные темы в журнале «Зрелища».

И не успел я перевести дыхания, как уже не мог отказаться от товарищеского поручения. Так судьба повелела мне распространять в народе озорные манифесты фэксов.

Ни Юткевич, ни я, разумеется, не ждали материальных барышей. Предприятие было сплошной фантастикой. Но смог ли бы, скажем, Д’Артаньян отказаться от поручения Атоса, Портоса и Арамиса? Я никогда не жил на Монпарнасе. Но меня подкупили полная неожиданность и мушкетерский дух невинного авантюризма, внезапное предложение участвовать в «мировой» игре. ‹…›

Сергей Юткевич объявляет: «Довольно самоуслаждений, мы требуем от Искусства тенденции и утилитарности! Мы зовем всех из лабиринтов Интеллекта к восприятию Современности! Мы оцениваем искусство, как неутомимый таран, вдребезги разбивающий стены привычек и догматов».

В искусстве живописи Юткевичу в те годы всего милее кричащий плакат. «Обложка Пинкертона нам дороже измышлений Пикассо!!! Предлагаем бульваризацию всех форм вчерашней живописи. Кубизм — футуризм — экспрессионизм через фильтр: лаконичности — экспрессии — точности — неожиданности».

Пестрят в каждой строке имена тех, кому манифест либо норовит дать подножку, либо изредка протягивает руку. Имена. Имена… Марк Твен, Макс Линдер, Луначарский, клоун Серж, Чарли Чаплин, Дузе, фантаст Амадей Гофман, фокусник Фреголи, актеры Давыдов, Ходотов, Юрьев, Мичурина, Юренева, Коонен, Монахов, Тиме, Ге, скромный теоретик пролетарского театра Игнатов, Корней Чуковский, итальянский футурист Маринетти, Бернард Шоу, художники Бенуа, Пикассо, Сомов, Добужинский, Татлин, поэт В. Каменский… Кто тут только не упомянут! И со всеми авторы манифеста запанибрата, на «ты». Всех расталкивают, пинают, фраппируя, зазнавшиеся бретеры… ‹…›

Нет, я не разделял этой суматошной, нигилистической программы. К тому же она невероятно запутанна и наивна. Но там было, между прочим, сказано: «Сегодня — фабрики, заводы, верфи…», «Рука всеобучу…». И любопытно (критически) замечено, например, о живописи: «Импрессионизм, пуантилизм, футуризм, кубизм, экспрессионизм. Раздробление формы и содержания. Полный разрыв с жизнью. Сюжет произведения — форма. Крен корабля европейской культуры. Утопающие тщетно пытаются ухватиться за соломинки мистицизма и символизма». И, наконец, набрано жирным шрифтом: «Все должны убедиться: лучшая фирма в мире — „Жизнь“. Остерегайтесь подделок!»

Последние слова принадлежат Юткевичу. Нет, Арамис меня не подвел, он предупредил обо всем честно. Тут есть с чем схватиться в споре. И кое-что есть несомненно привлекательное. А главное — спор, кажется, будет плодотворным! И всем нам он просто необходим. Его надо пережить. Хорошенько осмыслить, чтобы выйти из него более подкованными. ‹…›

Херсонский Хрисанф. Манифест ФЭКСов.// В кн. Хрисанф Херсонский. Странник юности кино. М.: Искусство, 1965, с. 110–118.