‹…› Однажды Всеволод Эмильевич [Мейерхольд] вошел в класс в сопровождении молодой женщины, коротко остриженной, в кожаной куртке и мужских сапогах. Он сказал: «Познакомьтесь: Зинаида
И действительно, он вывел нас в зал и расставил друг против друга по парам. Мы с Эйзенштейном оказались в одной паре.
Мейерхольд сам показывал нам первое упражнение, которое трудно описать, так как смысл его заключался в предельной выразительности и целесообразности каждого движения. Это было нечто вроде акробатической игры, смешанной с клоунским антре. Один из партнеров дразнил другого. Тот нацеливался, пробегал через весь зал, давал воображаемый пинок кончиком ноги в нос своему противнику. Тот отвечал ложной пощечиной, нападавший падал. Затем партнеры менялись местами.
Сам Мейерхольд проделывал это упражнение безукоризненно четко и выразительно. Упражнение действительно давало повод для целой серии разнообразных движений, поддававшихся некоторой закономерности. Сюда входили такие элементы, как «отказ», «баланс», целесообразность, ритм и так далее.
Мейерхольд был крайним противником того, что он называл «дунканизмом», то есть всякой показной пластичности, эмоциональной «танцевальности» — словом, всего того, чем увлекались в различного рода пластических и балетных студиях. Не признавал он и Дельсарта. В «биомеханике» отсутствовала всякая стилизация. Ее основой была пантомима, заимствованная из традиций итальянской комедии масок и цирковой акробатики.
Упражнения, которыми занимались с нами в отсутствие Мейерхольда Инкижинов и Зинаида Райх, с каждым днем усложнялись. Они требовали все большей и большей физической подготовки, чему способствовали также регулярные уроки акробатики.
И здесь мы с Эйзенштейном образовали пару и старательно преодолевали косность наших тел до тех пор, пока Эйзенштейн, служивший мне «унтерманом», не зазевался и я чуть не сломал шею, свалившись с очередного
Мейерхольд занимался с нами страстно, увлеченно. Каждый вечер спускался он по скрипучей лесенке в класс и часами пропагандировал некую идеальную систему построения спектакля. Он утверждал, что весь процесс режиссерского творчества должен уложиться в формулы, и предлагал нам вычерчивать схемы и вырабатывать некую научную систематизацию всех периодов рождения спектакля.
Он очень увлекался и импровизировал на ходу, создавая образ идеального режиссера, который, по его мнению, должен был всегда сам дирижировать своим спектаклем. Он рисовал перед нами картину театра, в котором режиссер находится за пультом с бесчисленным количеством рычагов и кнопок.
Режиссер должен был, по мнению Мейерхольда, «чутко прислушиваться к реакции зрительного зала и путем сложной сигнализации менять ритмы спектакля, исходя из реакции зрителя». Он мечтал о том, что можно ускорить и замедлить темп игры актера. «Если сегодня, — говорил он, — принимается эта пауза, продлите ее. Для этого вам нужно будет только нажать вот на эту кнопку».
Интересно было наблюдать, как этот импровизатор по природе стремился научить нас системе, в которой, по его заявлению, не должно быть места никакой случайности. Он заставлял нас чертить
Остальное время было заполнено увлекательными лекциями Аксенова о Шекспире и елизаветинском театре, усиленным тренажем по акробатике, боксу и фехтованию, так как Мейерхольд утверждал, что режиссер должен быть прежде всего сам натренированным актером, и первый год он не разделял актерское и режиссерское мастерство.
Вскоре возобновились спектакли в преобразованном театре на
Особенно удивил он нас декоративным оформлением; времени для изготовления декораций не было, да и денег в смете не числилось, поэтому Мейерхольд перевернул
Во втором спектакле, поставленном Бебутовым по малоизвестной пьесе Ибсена «Союз молодежи», весь наш курс, в том числе и мы с Эйзенштейном, фигурировал в качестве гостей на костюмированном балу, выполняя
…Через несколько уроков Эйзенштейн признался мне, что ему надоело чертить кружочки и квадраты, что он собирается расшевелить Мейерхольда и заставить раскрыть настоящую кухню его творчества. Так называемая «первая парта», на которой восседали теперь трое — Эйзенштейн, Владимир Люце и автор этих строк, организовала заговор с целью подбить Мастера на рассказы о своем режиссерском прошлом.
«Старик» легко поддался на нашу уловку, и теперь уроки превратились в нечто подобное сказкам из «Тысячи и одной ночи». Мейерхольд увлеченно рассказывал нам, например, как ставил он лирические драмы Блока то в театре Комиссаржевской, то в зале Тенишевского училища. ‹…›
Юткевич С. Собрание сочинений в 3 тт. Т.1. М., Искусство, 1990. С. 84–86.