‹…› Сергей Иосифович Юткевич — гений самоорганизации. Я не знаю, видел ли его кто-нибудь, когда-нибудь, где-нибудь небритым, небрежно одетым. Но он не только всегда тщательно выбрит и продуман в одежде — так же тщательно и продуманно он всегда готов к работе.

Ну разумеется, бывают и неудачи, и «муки творчества», и, наверное, отчаяние, но на съемочной площадке он никогда не подымает голоса и остается корректен, точен и собран. А при той цепи мелких и досадных неувязок и серьезных художественных проблем, преодоление которых и составляет режиссерские будни, это свойство перестает быть просто чертой характера — оно становится творческой индивидуальностью.

Мне приходилось встречаться с Юткевичем в разное время и по разным поводам — как с членом художественного совета и как с «обсуждаемым» на художественном совете, как с научным работником и как с «объектом» моей собственной критической работы — и всегда он был равен самому себе: профессионал, мастер, мэтр.

Нетрудно себе представить, что это свойство не только профессии, но и поколения, к которому он принадлежит. Не так уже много осталось людей, которые помнят Юткевича начинающим, но дело-то в том, что мэтром он стал в возрасте примерно двадцати лет. Сочинял художественные манифесты, оформлял, ставил, преподавал. ‹…›

Трудно представить себе, что где-нибудь на научном заседании или на редакционной коллегии сидит с тобой рядом живая, олицетворенная история. Стесняешься спросить, и хотя Сергей Иосифович рассказывает занятнейшие подробности о начале нашего кинематографа «отменно тонко и умно», трудно поверить, что все это происходило на самом деле, с этим самым человеком.

История и жизнь нередко отливают себя в тип. Типично — не значит, как у всех, это значит больше и острее.

Юткевич «типическое явление» своего времени. Я говорила, его уникальная организованность — черта не бытовая, а творческая. За свою долгую жизнь он сумел так много создать, поставить, написать и прочитать, потому что, вероятно, нет дня, когда бы он не успел перелистать, увидеть и сделать что-нибудь.

Он принадлежит к числу режиссеров-эрудитов: их не так много в кино. Он принадлежит к числу художников-универсалов: это еще реже. Многие «киношники» в те годы начинали с какой-либо другой профессии просто потому, что профессии кинорежиссера еще не было, но мало кто может похвастаться, что и в дальнейшей своей судьбе он остался театральным художником, педагогом, историком кино и мемуаристом — И все это не как-нибудь, не между делом, а так, что для любого другого хватило бы любого из этих дел на всю жизнь. Он недаром был другом Маяковского и Пикассо, учеником Мейерхольда и соучеником Эйзенштейна. Его биография пестрит фамилиями знаменитыми и известными, его библиография — темами, география его интересов — странами. Еще и сейчас, приходя на киностудию, Юткевич больше всех может рассказать о тех поисках и новациях, которыми отмечен европейский экран, приходя на заседание в Институт истории кино — о тех теоретических спорах, которыми наполнены европейские журналы. И это при том, что сам он снимает сложнейший фильм по Маяковскому, в котором экспериментально все: попытка перенести действие «Клопа» в будущее, попытка совместить живого актера с куклами и мультипликацией, не говорю уж о рисованных декорациях…

В некотором роде всю работу Юткевича в кино можно назвать цепью экспериментов. Может быть, оттого, что он так много знал, его поиски всегда несколько обгоняли развитие нашего кино.

Друг Эйзенштейна, он стал его едва ли не главным оппонентом и противником на историческом переломе от «монтажного» кинематографа 20-х годов к сюжетному, актерскому и массовому кино 30-х. Художник по профессии, он стал одним из самых убежденных мастеров и адептов фильма документального. Намного раньше других он понял возможности экрана «стилизованного» — соединения натуры и рисованных декораций.

В искусстве, как нигде, много людей нереализовавшихся или реализовавшихся не в полную меру сил — и отнюдь не всегда тому виной внешние обстоятельства. В искусстве до смешного мало людей, о которых можно было бы сказать прекрасными горьковскими словами: «Он делал все, что мог, и все, что мог, сделал».

Юткевич всегда делал все, что мог. И поэтому мне хочется кончить тем же, с чего я начала: с его удивительной внушающей почтение и зависть организованности, которая сама по себе есть искусство жить в искусстве. ‹…›

Туровская М. Искусство жить в искусстве // Искусство кино. 1974. № 12.