«Груз 200» — свалился на хрупкий мир отечественной киноиндустрии, заставив пересмотреть весь прошлый опыт Балабанова. Свалил эту гирю человек, родившийся (как режиссер) на развалинах советской империи. ‹…› «Груз 200», действие которого происходит в вымышленном городе Ленинске и в расположенном по соседству населенном пункте Каляеве, судя по всему, Ленинградской области, тоже загримирован под ретрофильм, а к тому же еще под фрейдистский психотриллер, frash movie и под антивоенное кино с темой Афгана. Но это никакая не «ретруха», хотя действие происходит в конце 1984 года, не «наш Хичкок» и не trash тоже. Антивоенное кино — да: эпизод, когда выгружают гробы, а навстречу курсом на восток шагают новобранцы, один из самых сильных шоков этой картины, где и так провокация на провокации. В конце концов, чтобы сказать, что же это такое, проще объяснить, чем это явно не является. Э т о не является реалистическим фильмом, где годом действия датируемы исполняемые песни, красная майка с надписью «СССР», слова «тусовка» и «крутой» и признаки проводимой в стране антиалкогольной кампании. Это также не точная проекция общественной иерархии позднего застоя: трудно поверить, что дочь секретаря райкома выбрала женихом парня-сироту, которого отправляют в Афганистан, а сама ходит без присмотра на танцы. Не так много проясняет и сюжет про капитана милиции — извращенца и убийцу, и подсказка в начальных титрах о том, что фильм основан на реальных событиях. Именно середина 80-х породила мифологию Чикатило, вполне конкурентоспособную на мировом фоне Ганнибала Лектера ‹…›.

Главным негодяем оказывается один из ментов, но запросто с ним мог бы поменяться ролями трусливый преподаватель научного атеизма, который в финале придет в церковь, на всякий случай, «для обряда крещения». И дело не в импотенции, не во фрейдизме и вообще-то не в безбожии, а в русско-советском коллективном подсознательном, в том подпольном обкоме, который на самом деле руководил историей страны. Патологический случай берется как экстремальный сгусток того подсознания, которое вызревает в сверхдержавном обществе, отправляющем своих детей в мясорубку войны и коротающем время за пьяной болтовней о Городе Солнца. В хибарах с заплеванными обоями и с видом на голубые церковные купола и на сплошной съезд КПСС: в телике мелькают маски Брежнева, Андропова, Черненко… Добавим музыкальные обои — в виде вездесущего советского шансона. «Ну и пусть… будет нелегким мой путь», «В краю магнолий плещет море… Сидят мальчишки на заборе», «Но снится нам трава, трава у дома…» Без этого нервного эмоционального фона времени как «не нашим», бедным иностранцам вообще врубиться в картину? Ведь они не жили в то время в той стране и разве что слышали, как интеллигентные перестроечные девочки 90-х годов с непонятным энтузиазмом распевали эти позднепионерские песни. Но даже самых далеких и чистых должна пробить сцена, когда оборотень в погонах везет на мотоцикле прикованную девушку-жертву через бесконечные промзоны под тот же самый победно-лирический аккомпанемент. Аплодисменты голландским кинокритикам, присудившим картине свой приз в Роттердаме. И тем, кто битком набил зал на показе «Груза» в программе «Венецианские дни». Но главная судьба картины творилась на родине. «Груз 200» с самого начала нес в себе зерно конфликта: несколько известных актеров, в том числе Евгений Миронов и Сергей Маковецкий, отказались сниматься в этой «бесовщине». Нет худа без добра: мента-маньяка блестяще воплотил Алексей Полуян, а Алексей Серебряков сыграл лучшую свою роль — подпольного апологета Города Солнца. «Груз 200» одними был воспринят как «глумеж над памятью», другими — как образец «фашистской эстетики», третьими — как одно из самых последовательных высказываний постсоветского кино. Жюри прокатило картину на «Кинотавре», критики увенчали ее своими призами, но при этом сами раскололись на непримиримые партии сторонников и противников. Вступила в действие и еще одна сила: Балабанова то ли поддержали, то ли уличили в сговоре с новой властью, а в фильме выявили символический агитпроп в пользу социального прожектера-маньяка Пол Пота. ‹…›

Балабанов не «очищает», в его фильме нет ни одного раскаявшегося, ни одного положительного героя. Кроме невинно убиенного и попытавшегося противостоять злу убогого вьетнамца Суньки; конечно, это «знак», данный режиссером тем, кто считает его ксенофобом. Финальный тандем из романтика-рокера и деляги-фарцовщика (увы, с грузинской фамилией) — не менее очевидный намек на то, что лучшую часть молодежи отдали на заклание, а перестроечное будущее так же темно и нечисто, как советское прошлое. Оборотни в погонах и без — не только палачи, но и жертвы общества, построенного на тотальной репрессии, которая, будучи завуалированной, ушла в подсознание. «Груз 200» дает ключ ко всему творчеству Балабанова, и он тот же самый, что открывает мир других «проклятых поэтов». Этот ключ — трансгрессия, то есть выход из своего природного состояния, который чаще всего осуществляется через сексуальную перверсию (как у Пазолини), насилие (у Ханеке), алкоголь или наркотики. Но может быть также результатом резкой общественной мутации. Тогда «левая» идея порождает тоталитарный текст. ‹…› Тогда советское прошлое обретает некрофильские черты живого трупа, завораживающего и отталкивающего, формирующего сегодняшний неосоветский застойный стиль. ‹…› «Грузом 200», который сделан в жанре готического гиньоля и который сам режиссер называет фильмом о любви, Балабанов доказывает, что он никакой не циник, а романтик — только не революционный, а черный.

Плахов. А. Режиссеры настоящего: в 2 т. Т. 2: радикалы и минималисты. СПб.: Сеанс; Амфора, 2008.