Андрей Плахов: Тема уродства стала центральной на нынешнем фестивале, сменив (или видоизменив) прошлогодний лейтмотив насилия. Как вам удалось так точно попасть в каннский контекст? Сыграло ли роль то, что вы третий раз участвуете в программе Канна?
Алексей Балабанов: Скорее сыграло роль некое состояние мира, то, что в нем происходит. Я собирался снимать этот фильм три года назад, но тогда не удалось. Думал, опоздал, а оказалось, что именно сейчас попал в точку. Бывают такие мистические совпадения.
А. П.: Говоря о «состоянии мира», вы имеете в виду вездесущность зла? Как вы относитесь к своим героям — пионерам русской фото- и кинопорнографии? И почему выбрали именно их?
А. Б.: Герой Сергея Маковецкого не есть воплощение зла. Он делает свое дело с увлечением и растлевает, не осознавая этого. В результате он сам оказывается жертвой. Для меня это герой, который несет
А. П.: Но разве не символ — сиамские близнецы, одного из которых влечет к добру, другого — к пороку, одного — на Запад, другого — на Восток?
А. Б.:
А. П.: Как вам удалось снять абсолютно безлюдный Петербург и Маковецкого на льдине посреди Невы?
А. Б.: С помощью белых ночей и ГАИ, перекрывавшей движение.
А. П.: Как вы относитесь к буржуазии и буржуазности — в жизни и в искусстве?
А. Б.: В быту я не буржуазен и буржуев не люблю. Недолюбливаю американцев за то, что для них главное — греть собственную задницу. А всякий комфорт убивает дух беспокойства и мешает творчеству. ‹…›
А. П.: «Брат» не похож на ваши другие картины — изысканные притчи. Какую из этих двух линий вы намерены развивать?
А. Б.: В идеале я бы хотел снимать по очереди — один
Балабанов А. Я не собирался никого шокировать. [Интервью А. Плахова] // Коммерсант. 1998. № 90. 22 мая.