«Брат», будучи произведением подчеркнуто легким для усвоения, одновременно открывает широкие возможности для размышлений и интерпретаций. Касается сразу нескольких важных мифов современной культуры.

Первый миф для «Брата» наиболее лестный. Это популярная во вполне передовом и эстетически горячем искусстве «новая крутость» (или «новый мачизм»). Самые яркие ее символы — Тарантино, Бандерас, Джонни Депп в роли мертвого человека, который расстреливает глупых шерифов со словами: «Я — Уильям Блейк. Вы читали мои стихи?» Новые крутые точно и очень красиво (сразу всплывает в памяти Элвис с пистолетом в двух руках на картинке Уорхола) стреляют своих врагов и не производят впечатления особых злодеев. Видимо, потому, что степень кинематографической условности, отстраненности автора от героя, насмешки над своей собственной позицией столь высока, что пули и трупы становятся совершенно мультипликационными. В герое Бодрова-младшего наряду со сверхъестественной симпатичностью тоже есть эта мистическая отстраненность, невсамделишность, инопланетность. Типаж, вырезанный из голливудского учебника и вставленный в фильм и в мир, где играют и, главное, живут по-русски, с широко распахнутым сердцем (особенно — до истерики — брат Брата и постоянный актер Балабанова Виктор Сухоруков). Забавно, что и монтаж в «Брате» и в «Мертвеце» сделан одинаково: короткие эпизоды выплывают на экран из какой-то нездешней темноты. И тают — в темноту.

Второй миф уже сугубо внутренний. Он странным (и вряд ли предполагаемым авторами) образом пересекается с объявленной на верхушках власти идеологией «очищения». Страну вроде поделили, из старых крутых выросли более цивилизованные бизнесмены, которые хотят стабильной жизни, а плохих старых бизнесменов, которые хотят оставаться совсем дикими, либо потихоньку отстреливают с помощью героев типа Данилы Багрова, либо сбрасывают с парохода современности руками «молодых политиков». Багров умерщвляет рыночного босса Чечена, чтоб его место занял какой-нибудь фиксатый Русак, метелит в трамвае еще двоих «черножопых», а в Екатеринбурге (родной город Балабанова; кстати, и Данила — имя из «Малахитовой шкатулки») пьяные славяне выкидывают торговцев-кавказцев из окон их квартиры, где они сидят себе и спокойно кушают хаши… Тоже очищение? Наверное. Борис Немцов, любовь наша либеральная, приехав делать светлое дело очищения во Владивосток, размазывал местных правителей по стенке с воистину новорусской крутостью. С ними нельзя по-другому? Наверное. Борцы со жлобьем в России быстро перенимают у жлобья его методы и прихваты. Такая у нас, видите ли, страна. Взыскующие мягкости и вялости должны сопеть в тряпочку. Но вот незадача: кавказские-то хозяева рынков (а почему им, собственно, не быть кавказскими? ну, «желтеет», «цветнеет» Россия, так и со всем миром происходит то же самое) часто куда более приятные соседи и земляки, чем «гегемон», который раньше определялся классово, а теперь, очевидно, будет определяться национально. Надо думать, персональный состав и прихваты «гегемона» при этом останутся почти прежними.

Здесь можно перейти к третьему мифу — о прихватах. В фильме акцентировано противостояние между двумя знаковыми музыкальными культурами. С одной стороны, благородный рок. Его репрезентирует «Наутилус Помпилиус», появляющийся на экране с такой упертостью и назойливостью, с какой на периодически освежаемой дворником стене средней школы возобновляется гордая надпись «Цой жив». С другой — безнравственный рейв, который представляет девушка-без-сердца, имеющая в жизни две ценности: уколоться и потанцевать. Эта схема вызывает недоумение, если проецировать ее на реальность номер один: рок-тусовка дает нам прекрасные образцы пыльной заунывности (в которой последнее время особо преуспел именно «Помпилиус») и, кстати сказать, жлобоватости, а рейв, напротив, — пример цивилизованной открытости миру, невиданной на наших землях неагрессивности и отчетливо живой эстетики. Оказалось, однако, что передовому русскому кино нужна не европейская рейверская расслабленность, а азиатская мрачность с уральской крутостью.

Но что вызывает некоторый социальный оптимизм: у актера несколько более мягкие представления о его герое, нежели у режиссера.

Сергей Шолохов спросил в телевизионном «Тихом Доме» у Балабанова и Бодрова: пошел бы Данила Багров на московские баррикады в 91-м году? Балабанов и Бодров ответили: куда бы делся, пошел бы, все ходили, и он пошел бы.

Тогда Шолохов спросил: а выступил бы он на стороне Верховного Совета в 93-м? Выступил бы, еще как, ответил Балабанов. Он всегда на стороне приниженных и революционно настроенных. Герой ведь.

А Бодров ответил: вот еще. Никуда бы он не пошел, лежал бы себе на диване.

Жаль не добавил: слушал бы рейв и курил косяк.

Иозефавичус Г., Алексеев И. [«Брат»] // Матадор. 1997. № 4.