Он понравился мне сразу, в первую же минуту нашего знакомства: открытая улыбка, широко расставленные глаза, короткая стрижка и такое звонкое — Гена Шпаликов! Я тут же переименовал его в «Генацваликова».
Это произошло в Подсосенском переулке, в крохотной комнатушке огромной коммунальной квартиры, где в то время жил мой друг Марлей Хуциев, — они тогда только начинали работать над сценарием «Мне 20 лет».
Узнав, что мы с режиссером Владимиром Дьяченко приступаем в Одессе к работе над фильмом «Никогда», Гена взмолился: «Никогда не видел моря! Придумайте что-нибудь, вызовите меня в Одессу!»
Мы вызвали его на кинопробы, и первое, что он сделал, — взял и перекрасился. Зашел в гримерную и сказал, что по роли он должен быть блондином...
Я помню, в комнату вошел человек, которого я наверняка хорошо знал, но вспомнить, кто же это, не мог...
...Он купался в море, а по вечерам пел нам свои песни. Тогда впервые мы услышали про сенегальцев, убивающих птиц, и как шумит сахалинская рожь, и про то, как обожал он снегопад, разговоры невпопад, тары-бары-растабары и знакомства наугад... И многое другое...
Я мечтал снять фильм о войне и приставал к Гене: напиши мне сценарий. Наконец он загорелся и предложил: «Давай снимем фильм про лейтенанта Надежду». Потом, много лет спустя, встречаясь, мы каждый раз приветствовали друг друга поднятием рук и громким: «Надежда!»
В июле 1965 года я оказался в Ленинграде. В коридоре «Ленфильма» мне повстречался режиссер Владимир Венгеров, который завершал работу над фильмом «Рабочий поселок». Разговорились, и вдруг он предложил мне спеть в его фильме песню, написанную композитором Исааком Шварцем на слова Гены Шпаликова. Я согласился, однако выяснилось, что пока Гена написал всего один куплет, а нужно — три.
Венгеров сказал: «Я бы пригласил другого поэта, но тот единственный куплет, написанный Шпаликовым, — попадание в «десятку». Слушай:
Спой ты мне про войну.
Про солдатскую жену,
Я товарищей погибших,
Как сумею, помяну.
Тебя, Сергей, за Волгой схоронили,
Фанерную поставили звезду.
Мой старший брат погиб на Украине,
В сорок первом, сорок-горестном году.
Вечером того же дня мы собрались на квартире у Венгерова: Исаак Шварц, Геннадий Шпаликов и я. Владимир Яковлевич сказал Гене: «Пока не напишешь недостающие два куплета, за стол не пущу!» И Шпаликов ушел, закрылся в отдельной комнате, начал работать...
Пока Шварц мне наигрывал на пианино песню, чтобы я запомнил ее мелодию, пока накрывали на стол, текст был готов. Буквально за каких-нибудь полчаса. Весь сияющий, держа в руках исписанный листок, Гена прочитал:
Спой ты мне про войну
Да про тех, кто был в плену.
Я товарищей погибших.
Как сумею, помяну.
Всех без вести, всех без вести пропавших,
А сколько их пропало за войну!
Всех ребят, ребят, России не продавших,
Как сумею, как умею, помяну.
Спой ты мне про войну,
Про солдатскую страну.
Много стран на белом свете —
Я ручаюсь за одну.
Она меня мальчишкою растила,
На трудный хлеб, на трудные хлеба.
Ты одна на всех, моя Россия,
И защита, и надежда, и судьба.
Последний раз мы встретились с ним на Новодевичьем кладбище, на открытии памятника Михаилу Ильичу Ромму. Шпаликов был в бушлате и кепке. Он приехал из Переделкино, где работал, чтобы отдать дань уважения замечательному человеку и выдающемуся режиссеру. Сыпал осенний монотонный дождь. Гена был грустен и неразговорчив.
Кто знал, что больше мы его не увидим — человека редкого дарования, лучшие замыслы которого так и остались нереализованными...
Прошли годы. Вышла книга Шпаликова, куда включены его сценарии, записки и его замечательные стихотворения, на первый взгляд, неброские, но такие притягательные и запоминающиеся.
Однажды, в который раз перелистывая страницы этой книги, я обратил внимание на одно четверостишие, в котором Геннадий, как мне кажется, так емко и так точно сумел уловить атмосферу первых дней войны...
...Еще молодые ребята безмятежно разгуливают вечерами по главной улице за шеренгами своих сверстниц, еще в сквериках звенят гитары, еще благоухают гроздья сирени, а где-то там, над большими городами, уже рвутся бомбы...
Больше всего поражало то, как Геннадию Шпаликову, человеку, которому в сорок первом было четыре года, а в сорок пятом — восемь, удалось так глубоко, с такой болью угадать, почувствовать атмосферу первых дней войны!
Городок провинциальный.
Летняя жара.
На площадке танцевальной
Музыка с утра.
Рио-рита, рио-рита.
Вертится фокстрот,
На площадке танцевальной
Сорок первый год.
Слова сами подсказывали мелодию, и я сочинил песенку, которая вошла в мой новый фильм «Военно-полевой роман» и стала его лейтмотивом, его драматургическим компонентом, дала фильму настроение и диалектику времени.
Чем дальше уходит день, когда не стало Гены Шпаликова, тем больше и больше людей узнают о нем, о хорошем человеке и о его светлом таланте. Ибо суть творчества Геннадия Шпаликова можно выразить в нескольких строчках знаменитой песни, написанной им к фильму «Я шагаю по Москве»:
Бывает все на свете хорошо,
В чем дело, сразу не поймешь, —
А просто летний дождь прошел,
Нормальный летний дождь...
Над лодкой белый парус распущу,
Пока не знаю, с кем.
Но если я по дому загрущу,
Под снегом я фиалку отыщу
И вспомню о Москве...
Тодоровский П. Белый парус над лодкой // Искусство кино. 1984. № 5.