У меня глухота не от канонады. Я контуженный. Сидели в обороне и так зарылись в землю, что над нами навис песчаный козырек. Мы втроем играли в карты в окопе, ударил снаряд, и нас завалило. Двоих отрыли живыми, один задохнулся. У меня кровь шла из носа и ушей, я неделю ничего не слышал.
Постепенно слух восстановился, но после войны я стал замечать за собой постоянные «А?» и «Что?» Одно время делал вид, что слышу, и некстати улыбался. Я более полу года жил в Германии, был комендантом маленького городка, у меня в подчинении был бургомистр и администрация. Потом, уехал в Россию, был откомандирован от военного округа надзирать за тем, как пленные немцы валят лес Это было глубоко в тайге, и там многие русские женщины жили с немецкими офицерами и солдатами. Я тогда уже понял, что они нормальные люди, а не те карикатурные персонажи, которых показывали в советских фильмах. А недавно после операции на сердце я лежал в мюнхенской клинике. Вдруг ко мне в палату входит высокий мужчина лет за семьдесят и говорит на чистом русском языке: «Ка-Гэ- Бэ! Эн-Ка-Вэ-Дэ!» Оказалось, что он шестнадцатилетним пацаном попал под Берлином к нам в плен и отбыл срок в лагере для военнопленных. Сейчас он крупный инженер, богатый человек, очень умный, все понимающий. Мы с ним, пока лежали в больнице, прекрасно общались ‹…›.
Мой друг по военному училищу Юра Никитин был назначен командиром взвода ПТР [противотанковых ружей — прим.ред], которых было всего три. Их распределили по ротам, и он мог просто сидеть у комбата в землянке. Нет, вышел во время боя к ребятам и поймал пулю в лоб. А другой мои друг и в атаку ходил, и под обстрелом был, и ничего. Раз стукнуло пулей по голове, так она была на излете и в шапке застряла, а раз от пряжки отскочила. Когда расставались, он мне на фотографии написал: «Тодоровскому Пете на память о пережитых страхах». У меня сценарий так и называется.
Самой страшной была первая ночь на переднем крае. Это было в Польше. Полк целый день атаковал, но атака захлебнулась. И комполка приказал мне со связистом идти искать какого-то лейтенанта по фамилии Палиев, чтобы тот собрал всех уцелевших и начал рыть оборону. Ночь, холодина, а я в одной гимнастерке — в поезде, что вез нас к передовой, всю одежду продали, чтоб с голоду не подохнуть. Идем, а вокруг ракеты и пули — стоят караульные, по 120 патронов на смену, и периодически палят, чтобы противник был в напряжении и не думал, что мы спим. Добрались до железнодорожной станции и попали под жуткий налет. Осколки бьют по вагонам. Железо по железу — лязг невероятный. Нашли этого Палиева с сержантом Погорелкиным — сидели они под плащ-палаткой в окопе и в дурака резались, а вместо свечки телефонный провод с изоляцией. Я к ним кое-как втиснулся в своей гимнастерочке. Погорелкин говорит: «Вы так ночь не продержитесь, давайте я вам шинель найду». И мы поползли. Подползаем к окопу, гам стоит высокий усатый труп с открытыми глазами — видать, высунусля мужик, а ему кусок железа в затылок ударил, и он так и остался стоять мертвый в одиночном окопе. Я кое-как влез в окоп, взялся за сапоги, закрыл глаза, отвернул голову, толкаю, а сержант тащит за локти. Еле вытащили, с трудом разогнули ему руки, стащили через голову шинель, я ее надел — она мне до пят, и рукава на полметра длиннее. Сержант достал нож, обкромсал полы и рукава, счистил с воротника запекшуюся кровь, и в таком виде я ее надел.
Цит. по: Матизен В. Кино и жизнь. 12 дюжин интервью самого скептического кинокритика. В 2 тт. Т. 1. Глобус-Пресс, 2013.