Собственно, режиссером я стал совершенно случайно. В портфеле Одесской киностудии лежал купленный сценарий поэта Григория Поженяна под странным названием «Никогда». Хорошим режиссерам сценарий не нравился, средним или плохим сам автор не давал согласия на постановку. По закону купленный сценарий подлежал реализации. На студии появился молодой, недавно окончивший институт кинематографии, режиссерский факультет, Владимир Дьяченко. Руководство студии решило именно ему поручить постановку фильма «Никогда». Для страховки (Дьяченко — молодой, неопытный) предложили мне как опытному оператору (к тому времени я в качестве главного оператора вместе с моим однокурсником Радомиром Василевским снял знаменитый фильм «Весна на Заречной улице», затем я снял фильм Марлена Хуциева «Два Федора» и «Жажду» с режиссером Евгением Ташковым) участвовать в постановке вместе с Дьяченко в качестве сорежиссера и главного оператора.
Однако возникла проблема: как можно поручить постановку фильма недипломированному человеку, то есть мне. Директор студии Вилен Александрович Федоров, несмотря на наши дружеские отношения, громогласно заявил: «Мы имеем хорошего оператора, а какой из него режиссер — неизвестно». Автор сценария Григорий Поженян (надо знать его характер) загорелся идеей тандема, улетел в Киев. Он стоял на коленях у замминистра кинематографии Украины, читал ему свои стихи, дарил свои книги и, в конце концов, выколотил разрешение на мое участие в постановке фильма «Никогда».
К тому времени я встретил девушку Миру, и она вместе со мной поехала в Ленинград, где мы должны были отснять несколько важных эпизодов. Поженян загорелся идеей устроить нашу свадьбу. Всю организацию он взял на себя. Стали прикидывать: хоть и в складчину и хотя жена продала свои золотые часики, — на ресторан не потянуть. И тогда Поженян сказал: «Устроим свадьбу у моего большого друга». Отдали ему все собранные деньги и в назначенное время, в конце съемочного дня, уставшие, вваливаемся к незнакомым людям. Нас встречает хозяин Саша — маленькие умные глазки, своеобразный нос — и его жена Фрида. Моем руки, садимся за шикарно сервированный стол. Кто такой Саша? Чем занимается? Едим молча, скованно, и какое-то неприятное чувство наглости не проходит. Правда, Поженян пытается как-то растопить тягостную атмосферу. Меня не покидает мысль: надерутся и начнут кричать «Горько!». Этого еще не хватало.
Саша сидит рядом со мной, расспрашивает о нашем фильме — малу-помалу разговорились. Пришел писатель Конецкий, с ним красивая женщина — жена оператора Димы Месхиева Наташа. Саша пьет на равных. Пошли анекдоты, появилась гитара — она-то и спасла нашу свадьбу: песни Шпаликова, Галича — Саша, оказывается, знает эти песни. Ему нравится моя игра на гитаре. Потом мы с Поженяном спели все наши вместе сочиненные песенки. Вот уже вся компания поет нашу знаменитую: «А решили мы вот как, будь что будет теперь, мы прощаемся с водкой и ведем счет потерь, счет потерь горемычных, и жалей не жалей, мы лишь вздрогнем привычно по команде «НАЛЕЙ!». Хозяева в восторге — замечательная свадьба, благодарят нас, что у них решили сыграть свадьбу.
К тому времени мы уже знали, что Саша — тот самый замечательный драматург Александр Володин! Ну как же! А «Фабричная девчонка», «Пять вечеров»! Господи! Вот уж повезло. ...Мы с Сашей сидим в обнимку. Он требует, чтобы я играл не останавливаясь. Уже договариваемся на завтра. Он пригласит актрису — она поет песенку в «Пяти вечерах», чтобы я ей аккомпанировал. ‹…› Мы подружились с Александром Володиным — это была большая удача. Вечером следующего дня мы снова были у Саши. Доедали и допивали вчерашнее вместе с Товстоноговым и актрисой, которая должна была петь песенку в спектакле «Пять вечеров»... Потом Саша прилетел в Одессу. По нашей просьбе он прошелся своей талантливой рукой по сценарию «Никогда», в основном по главной героине. Как он хорошо знал женщин!
Потом я снимал фильм «Фокусник» по сценарию Александра Володина. И вот, пожалуйста, — зима. Успел отснять всего триста полезных метров. Вдруг на съемочную площадку заявляется редактор фильма. Она сообщает, что Володин в Москве, посмотрел отснятый материал, хочет со мной встретиться у нее дома. Уставший, после вечерней съемки, захожу в квартиру редактора, вижу такую картину: за распахнутой дверью в комнату — ноги, сложенные одна на другую. Носок висевшей ноги нервно подрагивает. Слева — угол стола, на нем бутылка водки и два стакана. У меня екнуло сердце — материал не понравился. Сели за стол. Молча наполнили стаканы, молча выпили. — Ну, вот что! — начал Володин. — То, что я увидел, ко мне не имеет никакого отношения. Игра актеров, костюмы и вся манера — это не мое. Так что ты там себе снимай, а я свое имя сниму с титров. Долгая, мучительная пауза. Да о чем, собственно, можно говорить? Первым ушел он. Я смотрю на редактора, редактор смотрит на меня. — Что будем делать? — нарушила молчание редактор. — Будем снимать, черт возьми! — я разозлился. ...Под таким моральным прессом я продолжал снимать «Фокусника».
Встретились мы с Володиным случайно, во дворе «Ленфильма». Поздоровались, не останавливаясь. — Снимаешь? — Снимаю. — А я ведь тоже снимаю, как режиссер. — Знаю. — У тебя-то хороший сценарий, а я свой все переписываю, снимаю и переписываю. Я усмехнулся: — Тебе нравится быть режиссером? — Потрясающе! Всегда в окружении людей, всем от меня что-то нужно. А то сидишь дома один или в Репине, как волк... — Ну, дай Бог. На том и разошлись. Он даже не спросил, зачем я в Ленинграде. А в Ленинград мы приехали всей съемочной группой вдогонку за театром Образцова, где Зиновий Гердт служил, а у нас играл главную роль, Фокусника. В Ленинграде жизнь у него сложилась непростая: целый день на съемках, вечером спектакль, после спектакля посиделки со старыми друзьями-ленинградцами — все тянут Зиновия к себе в гости, сигарета не вынимается изо рта. И вот, на тебе — сердечный приступ! Снимаем смешной эпизод «Салон интеллектуалов» в мастерской художника Манина. Мастерская — старая четырехкомнатная квартира, обвешанная иконами, окладами, несколько полок с ендовами, вдоль стен резные окна, калитки и утварь... Вообще северный край обворован с пониманием ценности вещей. Небольшая массовка «интеллектуалов», я работаю с оператором, наконец, привозят Гердта — усталое, бледное лицо и дымящаяся сигарета во рту. — Плохо себя чувствуешь? — спрашиваю. — Нет-нет. Я готов. — Тогда садись на грим. Вдруг за спиной крик. Гердт хватается за сердце, падает на диван... Вызываем «скорую». Минут через десять из лифта выходит врач, мужчина лет сорока пяти, розовощекий, упитанный. Кардиограмма, укол и лишь после этого направился к телефону, укрепленному на единственной колонне посреди мастерской. Набирает номер телефона, и вот — человек, не произносящий букву «Р», произносит следующую фразу: «С вами РазговаРивает вРач каРдиологической бРигады ДзеРжинского РайздРавотдела, гоРода геРоя ЛенингРада РапопоРт АРон АбРамович». За спиной раздался смешок — это Гердт, чуть придя в себя, не удержался. Спустя много лет на своих творческих вечерах Зиновий Ефимович в точности воспроизводил эту сценку с большим успехом. Однако нам не до смеха. Мы понимаем — работа над фильмом останавливается. Гердт занят почти во всех сценах. Сколько он пролежит в больнице, неизвестно.
Прошло время. Художественный совет экспериментальной студии смотрит «Фокусника». В просмотровом зале гаснет свет, вдруг приоткрывается входная дверь, в нее, пригнувшись в поисках места, вошел человек. У меня екнуло сердце — Володин. После просмотра — обсуждение. Первым взял слово Володин. Вот его выступление: «Получил редкое удовольствие от точного авторского воплощения. Сценарий был не очень драматическим, не очень насыщенным конфликтами. Было много не очень эффектного. У Тодоровского редкое качество, как у Товстоногова! Ничего не пропускать, не останавливаться и точно выражать самые мелкие детали. Поэтому фильм стал богатым, подробным по выражению чувств, существующих в сценарии. И это поражает. Актеры все понравились. Елена не получилась мещанкой — так думают неверно: мудрая, умная, мягкая получилась на экране. Леонов прекрасно провел роль: мягко и умно. Это не обычный, пошлый стереотип руководящего работника, и все человеческие качества в нем. Хороши Гобзева, Басов и все циркачи. Сначала меня смущал Гердт (в материале), но тонировка исправила: все, что говорилось холодно и гордо, теперь звучит умно и мягко. Единственное, надо решить: правильно ли изъята сцена с возвращением Елены, ведь она в фильме не получилась мещанкой. Кроме того, ведь это сказка о том, как люди истосковались по настоящим чувствам».
Тодоровский П. Кто меня больше всего удивляет — так это люди (Публикация Миры Тодоровской) // Знамя. 2016. № 5.